в чем-то противна. Жениться ему тоже пока не хотелось: привязываться к одной женщине, пусть и почти лишенной недостатков в глазах окружающих, казалось неумно. Разве сможет она выдержать его привычную бродячую жизнь и смириться с ней? Нет, Анне-Марии нужна была твердая почва под ногами и уверенность в завтрашнем дне, а за этим к Лисице обращаться не стоило. Девица точно чувствовала, какие мысли бродят в его голове, и вела себя кротко и ласково. Лисице с ней нравилось сильно, но все же не настолько, чтобы навсегда приковать себя к этому скромному дому и делу; да еще и ее сестренка застала их за поцелуями и теперь, раскрасневшаяся от собственной смелости, время от времени поддразнивала их, а когда обижалась, грозилась рассказать обо всем отцу, и тогда ее приходилось подкупать леденцами, крендельками и маленькими подарочками.
Через три недели после того, как он вывел Диджле и баронессу фон Виссен, Лисица все-таки наведался к тайнику с золотом и серебром. Мешки промокли, и ткань начала плесневеть и расползаться, но деньги и драгоценности были на месте. Много брать он не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания, но набрать и унести кругленькую сумму флоринами и гульденами все равно оказалось не так-то просто. Пришлось снять сапоги и набить их золотом – кожа на них был крепкая, сапожник их шил дельный, и Лисица верил, что порваться им не суждено.
Когда он закончил, солнце перевалило через зенит и клонилось в сторону цивилизованного мира; птицы лениво подавали голоса, отходя от дневной жары, а пыльный песок на тракте обжигал ноги. Лисица так крепко задумался о дальнейших делах, пока шагал в сторону города, что, к своему стыду, не сразу услышал топот копыт и мягкий, почти деликатный скрип кареты.
Он отошел на обочину и обернулся, щурясь от солнца – богатую господскую карету сопровождал скромно одетый и немолодой всадник. В седле он держался хорошо, и лицо его было скрыто треуголкой, несмотря на жару; кучер же поминутно зевал и стирал пот рукой, всякий раз задевая ладонью за круглый фонарь, подвешенный на углу кареты. Всадник прибавил шагу и подъехал к Лисице первым, чтобы подозвать его к себе.
- Далеко ли до Фэгэраша? – спросил он, равнодушно глядя на него сверху вниз. Голос у него был негромкий, глуховатый, но властный. Голос человека, который привык, что ему подчиняются.
- Кому как, - ответил Лисица, рассматривая одежду всадника. – Пешему - неблизко, верховой доберется за час, если поторопится. В карете – подольше, ну а хромой будет ковылять весь день.
Всадник еле заметно поморщился.
- Наглец, - отметил он, брезгливо глядя на переплетенные косы Лисицы. - Дорога прямая? Кое-где здесь нет указателей, и ночью можно сбиться с пути.
Карета поравнялась с ними, и всадник сделал кучеру жест остановиться. В окошке мелькнуло женское личико, и их взгляды с Лисицей пересеклись, после чего шелковая занавеска задернулась. Он успел заметить лишь большие темные глаза с поволокой.
- Прямая-то прямая… - Лисица сделал вид, что задумался. – Если подвезете до города, так я вам расскажу, как добраться куда вам надо. Людей здесь немного на дороге, все больше влахи попадаются, а они немецкого не знают.
Всадник приподнял бровь, цепко рассматривая Лисицу.
- Что ж, садись, - наконец разрешил он и указал плеткой на козлы рядом с кучером. Лисица небрежно поклонился и обошел гнедых лошадей, запряженных в карету. Кучер недовольно покосился на него из-под широкополой шляпы и подвинулся правей, чтобы освободить место, но Лисица неожиданно вскочил на подножку кареты и отворил дверцу, чтобы забраться внутрь, в тень и прохладу. Всадник, не ожидавший подобного исхода, крепко выругался.
- Вылезай, мерзавец! – велел он, и по его голосу было слышно, что он не на шутку разозлился.
- Оставь этого мальчика здесь, Герхард, - послышался нежный и певучий голос, и Лисица почувствовал на себе насмешливый взгляд. – Мне было очень скучно в дороге. Как знать, может быть, он меня развлечет...
- Ему место на виселице, - проворчал всадник, но затем нехотя согласился, - Как вам будет угодно, баронесса. Трогай!
Кучер цокнул языком, и лошади послушно потянули карету вперед. Лисица осторожно поставил тяжелые сапоги на пол, чтобы они не упали, и взглянул на спутниц. Женщин было две. Та, что назвала его мальчиком, была не старше его самого и очень красива, насколько он мог разглядеть в полумраке; на губах у нее застыла улыбка, и она смотрела на Лисицу со снисходительным любопытством. В широко раскрытых глазах второй девицы, совсем еще юной, Лисице показалось опасение; на коленях она держала корзинку, накрытую чистой вышитой тканью, и ее рука скользнула внутрь, будто девица собиралась бросать в него хлебом, мясом, вином и фруктами, стоит только незваному пассажиру сделать неловкое движение. Она, верно, была служанкой, если судить по ее скромному платью, и, конечно, и вполовину не была так мила, как ее госпожа, напоминавшая ожившую статую Венеры, что неожиданно обрела все краски жизни.
- И кто же этот смельчак, который без зазрения совести садится в чужие кареты? – поинтересовалась красавица. Парика она не носила, но ее темные волосы были собраны в высокую прическу, и маленькая дорожная алая треуголка, расшитая бисером и кружевом, удивительно подходила к ее нежному лицу, не тронутому оспой.
- О! Моя история таинственна и печальна, - отозвался ей в тон Лисица. – Печальней, чем судьба Ромео и Тристана вместе взятых, и благородней, чем весь Габсбургский дом.
- Позвольте мне догадаться, - баронесса сделала вид, будто задумалась. – Наверное, вы валялись в придорожной канаве, потому что пропили все деньги, и бесстыдно воспользовались оплошностью моего слуги, когда завидели карету… Наверняка в детстве вас уронили головой вниз, и такие христианские чувства, как скромность и смирение, вам неведомы.
- Как и любому дворянину. Всем известно, что чем выше чин,
