как трудно доставать провизию, о разоренных селах и голодных детях с распухшими животами, о псах, которые копошатся после битвы среди мертвецов, о том, как, презрев законы Аллаха, с живых женщин снимают кожу после насилия над ними. Он мог бы рассказать о многом, но хозяина это не интересовало, да и не было у Диджле слов ни на чужом языке, ни на своем. Важный господин хмурился, развалившись в кресле, покусывал кончик изогнутой трубки, но его лицо прояснилось, когда Диджле несмело упомянул, что был хорошим сокольничим и умеет воспитывать и выращивать хищных птиц. Фон Бокк оживился, и разговор принял новый оборот, более снисходительный к несчастной судьбе османа, о соколах и ястребах, о лошадях и собаках, о диких зверях и о том, как принято охотиться на его родине. Расстались они хорошо. Господин фон Бокк лучился от довольства, что получил такого опытного слугу, а Диджле вышел от него в легком обалдении – его неожиданно взяли на службу и положили жалованье в несколько крейцеров в неделю: много это было или мало, он не знал. Позавтракать ему не дали, и на этот раз провели в зал для еще одного разговора, на этот раз с людьми в мундирах; впрочем, ему пришлось ответить лишь на один вопрос: «Подтверждаешь ли ты рассказ баронессы фон Виссен?» Диджле кивнул, хоть и не понял половину ее рассказа, и больше его ни о чем не спрашивали и не замечали – только София время от времени взглядывала на него с улыбкой.
После обеда, где Диджле изо всех сил пытался вести себя по-европейски, памятуя вчерашнее негодование своего воспитателя, ему разрешили выйти в сад и осмотреть окрестности, в том числе птичник и вольеры, в которых хозяева держали как домашнюю птицу, так и певчих птах. Девицы пристально следили за ним из безопасного укрытия, но стоило ему обернуться в их сторону, как они прятались или разбегались прочь, напомнив влашских дев у ручья. В птичнике Диджле понравилось, особенно, когда он остался наедине с птицами – им он мог свободно говорить на родном языке, и они посвистывали, щелкали и заливисто пели ему в ответ, передразнивая человеческую интонацию; с ними он мог смело поделиться своими опасениями и надеждами на будущее – они не стали бы смеяться, воспитывать его или смотреть на него с недоверием и опаской, как эти странные европейцы. Одна из птиц, пестрый чижик с черной шапочкой на голове, подлетел к нему совсем близко, поглядывая из-за решетки хитрым глазом-бусиной.
- Кара башлы, - ласково позвал его Диджле на родном языке, и чиж встрепенулся, будто понял, что его зовут, - спой-ка мне, что все будет хорошо.
Чиж наклонил голову, распушился и неожиданно запел, причмокивая и присвистывая. Прочие птицы на миг замолкли, а потом вступили в разноголосый хор, и хоть каждая пела о своем, ясно было, что звучит хвала Аллаху премудрому и всезнающему, а значит – все взаправду будет хорошо.
Глава 14
Свой второй и главный план Лисице осуществить оказалось куда как трудней, чем спасти османа. День шел за днем, а он все еще оставался в гостеприимном доме господина Дома, и Анна-Мария, обеспокоенная тем происшествием, когда Лисица вернулся с оружием и оборванный, теперь старалась не оставлять его надолго, если он не был занят делами ее отца. Забота девицы была и приятна, и одновременно утомительна: некуда было от нее деться, и Лисица порой чувствовал себя связанным по рукам и ногам.
Он слышал, что разбойников поймали, и часть из них через несколько дней повесили за преступления против добропорядочных подданных империи. София фон Виссен сделала, что могла, но хитроумный главарь, по слухам, ускользнул, равно как и Иероним Шварц все еще жил припеваючи, вне подозрений, и даже принимал у себя гостей. Избежать встречи с ним в маленьком городке все-таки не удалось, и писарь долго и подозрительно глядел Лисице вслед, словно удивлялся, что последний еще жив. Что стало с несчастной и злой горбуньей, Лисица не знал. Ее не казнили, у дома Анны-Марии она не показывалась, словно канула в то же болото, откуда и вышла, и Лисица был этому рад: нутром он чуял, что девица эта могла натворить дел из своей природной мстительности.
Подобраться к должнику было невозможно. Словно нарочно, он никуда не выходил один, окружая себя то слугами, то друзьями. Последних он завел в большом количестве, пользуясь своим якобы столичным положением, и местные простодушные дворяне, которые уже давно забыли, что есть настоящая честь и гордость, приняли его как своего, ввели в круг и всячески заботились о госте, не забывая о развлечениях. Такие их манеры заставили Лисицу задуматься: не стоит ли ему повторить прием негодяя, который здесь назвался Генрихом фон Клейстом? Прижать его к стене среди своих было бы куда легче, чем забираться в дом, где он жил, и подвергнуться вероятному обвинению в грабеже. Провернуть такой трюк было нетрудно, нужно было лишь уехать до какого-нибудь большого города неподалеку, нанять там слугу, заказать себе хорошей одежды, изменить прическу и воспользоваться пудрой и румянами, чтобы в приезжем дворянине никто не узнал помощника господина Дома. Проблемы было две – найти верного слугу, который бы не задавал лишних вопросов, и деньги, на которые провернуть все остальное. Лисица склонялся к тому, чтобы навестить разбойничий тайник, хоть и не был от этой мысли в восторге. Имя у него было, и имя настоящее, дворянское, а получить документ, который удостоверял бы, что он действительно дворянин, в хорошем платье было нетрудно. Со слугой было сложней.
Сложно было и с Анной-Марией. Она так часто глядела на него, что господин Дом ненавязчиво начал намекать на то, что он уже вскоре постареет и отойдет от дел, а наследников у него нет, и если Иоганн возьмется за ум, то наверняка сможет расширить его лавку. Лисица серьезно кивал, но делал вид, что не понимает, к чему тот клонит – торговля его не интересовала вовсе; более того, была
