десятилетий.
На этом экологическом фронтире во многих районах мира в XIX веке шла бурная деятельность. Во Франции, например, к 1860 году все крупные болота уже были осушены и превращены в пастбища, что явилось предпосылкой для роста потребления мяса в обществе, которое становилось все богаче. Для Нидерландов защита от наводнений и отвоевание у моря новых площадей оставались частью национального образа жизни. Дренаж был организованной работой со времен Средневековья, а в XVI веке было введено централизованное управление гидротехническими защитными сооружениями: крестьяне были обязаны платить налоги, а не выполнять трудовые повинности. С одной стороны, это способствовало коммерциализации сельского хозяйства, а с другой, привело к появлению мобильного пролетариата – рабочих-плотинщиков. Уже в XVI, а не в XIX веке имели место главные технологические инновации. Между 1610 и 1640 годами был достигнут пик осушения, который впоследствии редко удавалось превзойти. Между 1500 и 1815 годами в Нидерландах было осушено в общей сложности 250 тысяч гектаров, что составляло около трети обрабатываемой площади[227]. Совершенствование ветряных мельниц увеличило мощность насосов. Если в XVIII веке силы были сосредоточены на регулировании рек Рейн и Ваал, то в XIX веке наблюдалась дальнейшая интенсификация работ по отвоеванию земли у моря. В общей сложности за период с 1833 по 1911 год было «окультурено» 350 тысяч гектаров земли, из которых 100 тысяч гектаров – за счет строительства дамб и работ по осушению[228]. После разрушительного наводнения, вызванного штормом в 1825 году, защита побережья стала приоритетной по отношению к расширению земель. Теперь начали работы по закреплению дюн[229]. Новым было и то, что гидротехническое строительство – как в Китае на протяжении почти двух тысячелетий – было объявлено задачей центрального правительства и перестало быть делом провинций и частных лиц.
Главным проектом XIX века стало осушение Харлеммермера площадью 18 тысяч гектаров, осуществленное в период с 1836 по 1852 год. Харлеммермер – это мелкое внутреннее озеро в центре важнейшей провинции Нидерландов – Голландии. Оно образовалось в результате наводнения во время штормов осенью 1836 года. Наиболее серьезные последствия касались транспортной инфраструктуры: затопление и повреждение дорог в этом районе, особенно технически передовой (построенной из кирпича и природного камня) Страатвеген, которой голландцы очень гордились. Кроме того, важную роль играли опасения, что постоянно расширяющееся Харлемское озеро поставит под угрозу города Амстердам и Лейден, а также новый аспект экономической политики – создание рабочих мест. Осушение озера организовали модерным способом, который и сегодня является обычным для инфраструктурных проектов. Точная научная подготовка предшествовала работам и сопровождала их. Были привлечены юристы, чтобы сбалансировать многочисленные интересы жителей прибрежных населенных пунктов. Работы были выставлены на открытый тендер и заказаны частным компаниям. Рабочие, которых называли polderjongens, работали бригадами по восемь-двенадцать человек под руководством бригадира. Большинство из них были одинокими, но некоторые привозили с собой семьи, которые размещали в хижинах из тростника и соломы рядом со строительной площадкой. Летом, в пиковые периоды, там одновременно трудилось по несколько тысяч человек. Не обошлось и без обычных проблем на стройках такого масштаба: медицинские риски, чистота питьевой воды, преступность. С 1848 года использовались британские паровые насосы, включая три большие насосные станции – еще один пример разнообразного применения паровой машины вне промышленного производства[230]. В 1852 году Харлемское озеро высохло, после чего его стало возможным постепенно превратить в пригодную для использования землю. Сегодня на части этой земли расположен аэропорт Схипхол[231].
Все фронтиры имеют экологическое измерение. Они являются в равной степени социальными и природными пространствами. Это не означает, что нужно следовать натурализации социальных отношений, характерной для фронтиров. Вытеснение народов-охотников – это не то же самое, что вытеснение моря. Кочевники и степь не являются неразличимыми элементами одной и той же «дикой пустынной местности»[232]. Однако вытеснение степи, пустыни или тропического леса всегда имеет следствием уничтожение среды обитания животных, а также лишение живущих там людей средств к существованию. XIX век стал тем периодом в мировой истории, когда экспансия и экстенсификация освоения ресурсов достигли своего максимума, а фронтиры приобрели социальное и даже политическое значение, которого они не имели ни раньше, ни позже. В сегодняшних зонах уничтожения тропических лесов или в космическом пространстве не возникает новых социальных образований, как в США, Аргентине, Австрии или Казахстане в XIX веке. Многие фронтиры, не только в США, были «закрыты» около 1930 года. Во многих случаях они возникли в раннее Новое время, но XIX век с его массовыми миграциями, колониальным сельским хозяйством, капитализмом и колонизаторскими войнами представлял собой новую эру. Некоторые фронтиры пережили свой эпилог в ХX веке: государственно-колониальное покорение «жизненного пространства» с начала 1930‑х по 1945 год, масштабные социальные и экотехнические проекты в рамках строительства социализма или политически поощряемая экспансия ханьцев в Китае, которая за последние десятилетия превратила тибетцев в меньшинство в собственной стране. В XIX веке фронтиры были много чем: пространствами мелиорации и роста производства, магнитами миграции, спорными зонами контактов между империями, центрами классообразования, сферами этнических конфликтов и насилия, местами возникновения поселенческой демократии и расовых режимов, отправными точками фантазмов и идеологий. На какое-то время фронтиры становились важнейшими очагами исторической динамики. Концепция эпохи, суженная до одной лишь индустриализации, локализует такую динамику исключительно в фабриках и доменных печах Манчестера, Эссена или Питтсбурга. Что касается последствий такой динамики, то не следует упускать из виду одно важное различие: промышленные рабочие в Европе, США и Японии все больше интегрировались в общество, создавали собственные организации для представления своих интересов и на протяжении нескольких поколений смогли улучшить свое материальное положение, тогда как жертвы фронтирной экспансии оставались исключенными, экспроприированными и лишенными гражданских прав. Всего несколько лет назад суды в США, Австралии, Новой Зеландии и Канаде начали признавать некоторые из их правопритязаний; правительства взяли на себя моральную ответственность и извинились за преступления прошлого[233].
VIII. Империи и национальные государства: сила инерции империй
1. Тенденции: дипломатия держав и имперская экспансия
В XIX веке империи и национальные государства были самыми крупными политическими организационными единицами человеческого общежития. К рубежу веков они стали и единственными государствами, имевшими глобальный вес. Почти все люди жили под властью империй или национальных государств. Глобальных управляющих структур и наднациональных инстанций еще не было. Лишь в глубине тропических лесов, степей или полярных пустынь жили небольшие этносы, независимые ни от каких высших властей. Автономные города нигде больше не играли никакой роли. То, что Венеция, столетиями олицетворявшая боеспособную городскую общину, в 1797 году потеряла свою самостоятельность, а Женевская республика, после интермеццо под французским господством
