ковру.
Функции двух ведомств путались, их главы наступали друг другу на полы генеральских шинелей и уже изрядно устали от этого.
— Сейчас государь отправится в поход, — задумчиво проговорила Аграфена. — Бенкендорф уедет за ним. Вы можете на приволье поразмыслить над положением вещей, учесть все случаи нарушений прав внутренней полиции и подать на высочайшее имя доклад. Который, я думаю, не преминут поддержать и другие министры.
* * *
Тем временем Бенкендорф уже извёлся ждать вестей от Жоржа. Ни слуху, ни духу. Неужели решил в труппу? И как сказать жене? Улучил момент, когда сидели вдвоём у камина. Она мотала английскую цветную шерсть. Он смотрел на огонь.
— Ты совсем плох. Уже который день, — начала достойная дама. — Что стряслось?
Александр Христофорович покрутил головой, убедился, что девиц нет рядом. Подсел к супруге, стараясь держаться левым боком, и… ухнул, как в воду с обрыва.
Против чаяния Лизавета Андревна не стала блажить. Взяла мужа за руку и участливо спросила:
— А ты чего ждал?
Он смешался. Ну как? Хорошая же перспектива. Он бы мальчишку из улан за уши наверх потянул. Не всякий день предлагают блестящую будущность. Папаша нашёлся, и не подзаборник какой-нибудь — полный генерал, со средствами.
«Ты где раньше-то был, папаша со средствами?» — ясно читалось на лице жены. Но вслух рассудительная дама сказала совсем другое:
— Он боится тебе показываться. В том смысле, что ты примешь за попрошайку. У него ведь тоже гордость есть. На себя примерь.
Выходило, она права?
— Тебе надо ещё раз к нему съездить.
— Мне? — задохнулся от негодования Александр Христофорович.
— Тебе. Не хорохорься. Сам виноват.
И более ни упрёка. Мудрая баба. Такая мудрость даётся только житейскими невзгодами. Хорошо, что половину из них они пережили вместе.
Бенкендорф поехал. Сам от себя не ожидал. Но поехал. Поход скоро. Мало ли как обернётся. Жорж уже и бросил его ждать. Хотел сходить в присутствие III отделения, но засовестился. Что о нём подумают? Кем сочтут? Просителем? Он и есть проситель. Найдётся ли что-нибудь горше для гордого, для молодого человека?
Но вот генерал явился собственной персоной.
— Вы подумали?
Жорж готов был броситься ему на шею. Но, конечно, вёл себя самым пристойным, учтивым образом.
— Я заходил… Вы были заняты… Хотел на днях снова…
— Нет нужды, — оборвал его Александр Христофорович. — Я всё устроил. Вас примут сегодня же. Собирайтесь.
Неуместное слово. У юноши не было ничего своего. Просто встал и ушёл.
— Не надо ли предупредить дирекцию?
В ответ на лице актёра нарисовалась такая горькая гримаса: «Да кому до меня дело?» — что Александр Христофорович почувствовал себя моложе и наивнее этого мальчика, глодавшего каменные хлебы.
— Вы можете до завтра остановиться у меня в доме, — сказал он, не добавив, но очень явно подразумевая: жена не против.
— Нет, благодарю, — учтиво отозвался Жорж. — Поклонитесь от меня супруге и передайте живейшую благодарность. Но я бы лучше сразу в казарму.
Шурка аж загордился: «Щепетильный и деликатный. Прямо, как я».
Часть II. ЮЖНЫЕ ЗВЁЗДЫ
Глава 1. ПОД ВАРНОЙ
— А я тебе скажу, почему мы здесь до сих пор топчемся, — Михаил Семёнович Воронцов обернулся к другу. — Артиллеристы у нас… — Граф никогда не выражался. — Я вчера призвал генерала Трузса. Чуешь фамилию?
Оба засмеялись.
— Других-то нет, — развёл руками Бенкендорф. — Сам знаешь, что у нас в полках за дрянь.
Воронцов насупился.
— Не бросались бы вы людьми, не сидели бы здесь, как в заднице. Кто Ермолова с должности снял? Кто его в Москве держит? Алексей Петрович — артиллерист от Бога. Мне ли тебе говорить?
Упрёк не полюбился. Шурка сделал кислую мину.
— Михаил, послушай моего совета, никогда не упоминай про Ермолова при государе.
— Да что он сделал-то! — едва сдержался граф. — Присягу промедлил? Выжидал, как дело в Петербурге повернётся? Так кто не выжидал? Почему одним попущено, а других взашей?
Бенкендорф понимал, что придётся говорить. И говорить неприятное. Однако за четверть века они всегда оставались друзьями, что бы между ними ни случалось. С последней встречи Воронцов окончательно поседел. Стал больше сутулиться и как-то нездорово вздёргивать плечами, жаловался на приступы лихорадки. Впрочем, много ещё осталось от прежнего сухощавого красавца, чей благородный вид и нездешняя джентльменская манера держаться поражали окружающих. Сам Шурка полюбил его не за них. Добрый, очень щепетильный человек, хотя и скрытный.
— Миша, есть нерасторопность. А есть измена, — сказал он. — Не спрашивай меня шибко. Я по Следственному комитету тебе всего открывать не могу. Государь Ермолова оставил в должности, несмотря на явные улики. Если бы при нападении персов Алексей Петрович показал, что стеной сторожит Кавказ, на все россказни против него закрыли бы глаза. Я тебе говорю. Но Ермолов попятился. Пришлось слать Паскевича. И тот с чужими войсками, которые, заметь, его не хотели и не признавали, отбился. Да как отбился! Погнал персов аж за Эривань. — Скептическое выражение на лице Воронцова разозлило собеседника. — Теперь Ермолов сидит в Москве и всех, прости за выражение, обкладывает… Эривань — сарай сараем, нечем гордиться. Так чего же ты, спрашивается, её не взял, раз там тыны из глины?
Михаилу Семёновичу не хотелось спорить. Ему Ермолов из Москвы писал другое. Но теперь уже ничего не исправить. Оставалось ждать, когда смягчится государево сердце. А Алексей Петрович только сыпал на рану пригоршни каменной соли, его насмешки тут же подхватывались публикой.
Говорили, что они с государем, тогда ещё великим князем, впервые схлестнулись в Париже в 14-м году. Августейший брат на манёврах послал Никса выразить артиллеристам своё неблаговоление. Тот, как водится, вздумал повысить на генерала голос. Ермолов, экий богатырище, смерил мальчишку тяжёлым взглядом и бросил: «Ваше высочество слишком молоды, чтобы кучиться, а я сед, чтобы слушать».
Не это ли причина взаимной неприязни? Не месть ли со стороны государя?
— Я тебя уверяю, что нет, — Бенкендорф легко понимал ход мыслей друга. — Любви между ними, конечно, быть не может. Ибо Ермолов друг Константину, а Константин в деле заговорщиков по уши. Но государь умеет обуздывать свою неприязнь. Научился. А вот Алексей Петрович, как доносят из Москвы, нет. Его послушать, так все дураки…
Воронцов почти рассмеялся: правда, из писем так и выходило.
— Конечно, он не должен Паскевича «Ванькой» называть. Но неужели государь думает, будто Ермолов соучаствовал…
— Пять маршей до столицы, сам прикинь, — кивнул Бенкендорф. — Открыл бы границу, ушёл бы за лаврами. Войска Кавказского корпуса его бы поддержали. Император Стены!
Граф задумчиво кивнул. В Ермолове опасаются честолюбия, древнеримских замашек. Считают, будто он мнит себя новым Бонапартом. Может, и правы. Но ему-то,
