выстрелы унесли ещё большую жатву, чем я предполагал. Не учли французские офицеры и того, что теперь дорога уже не особо предназначена для бега. Внутренности людей, кровь, как и сами тела погибших — это всё заставляло живых и рвущихся в бой французов спотыкаться. Создавались заторы, а мои стрелки всё стреляли и стреляли.
— Ракеты бей! — прокричал я, и три снаряда вначале зашипели в трубе, а после почти по прямой траектории рванули в скопление противника.
«Бамс», — прозвучал чуть приглушённый звук взрыва, и ракеты, начинённые горючей смесью, сбив до того силой кинетического удара не менее пяти французов, расплескали на врага и мостовую жидкость на основе нефти.
Много такой жидкости в ракету вложить не получалось, но огонь в толпе… Он же передаётся от одного к другому, и нет большего страха у любого живого создания, как перед огнём.
— Тыщ, — выстрелил я из револьвера, останавливая одного из самых ретивых французов, который вырвался в мою сторону из разгорающегося огненного Ада.
— Помощи! Хватит! Сдаёмся! — кричали одни, другие враги орали от боли, были и те, кто оказался непримиримыми и шёл вперёд, стремясь зубами, когтями, но нанести урон нам, их палачам.
Скоро в городе, даже заглушая звуки боёв, послышался топот копыт. Наша задача была решена. Теперь французов будут резать конные воины, соревнуясь в том, на чьей сабле или пике будет больше республиканской крови. Но считать ли такое вот истребление проявлением исключительной жестокости нас, варваров в понимании европейцев? Была не договорённость, а прямой приказ не убивать тех, кто бросает оружие, о мирных говорили особо. Я дам город «пощипать» и буду в этом даже одним из первых, точнее не я, а мои люди, но без крови. В морду кому дать, так это ладно, а убивать нельзя. Так что я не считал нас исключительно жестокими, но достаточно жёсткими, чтобы слава о неминуемой гибели при встрече с «дикой дивизией» летела вперёд и помогала нам делать свою работу.
— Сигнальную ракету! — приказал я, и жёлтая ракета устремилась в небо.
Это означало, что нужно начинать вторую часть плана, оставляя остатки гарнизона коннице и наверняка уже входящим в город егерям.
— Есть синяя! — прокричал один из моих людей и сразу же добавил. — Есть зелёная.
Это означало, что второй и третий отряд готовы к выдвижению в сторону порта. А вот сигнальной ракеты со стороны замка не было. У них белая ракета, пуск которой оповещал бы о взятии крепости под контроль. Наши егеря и часть казаков, которые имели дело с пушками, именно туда и должны были направляться, чтобы иметь возможность поддержать огнём захват кораблей. Я очень рассчитывал, что команды не успеют добежать до своих кораблей, и получится принудить к сдаче целые и невредимые фрегаты и линкор.
— Марс, бери свой десяток и в крепость. Задача: узнать, что там происходит, и почему нет ракеты. Если дела плохи, пусти жёлтую ракету, я пришлю помощь! Остальные в порт! — отдал я приказы и, дождавшись, когда авангардный десяток стрелков начнёт движение, в середине построения, перед фургонами, отправился дальше добывать себе славу.
Да, я спрятался за спинами своих людей. Да, в этом времени подобное было бы расценено, как трусость. Но я до сих пор не особо понимаю смысл безрассудства, когда офицер выдвигается впереди своего подразделения. Есть в бою моменты, когда нужно показать личную доблесть и повести за собой воинов. Однако, нужно же понимать, что при потере офицера теряется управляемость, и кратно снижается боеспособность отряда. Один жертвует собой, как герой, но при этом своим поступком убивает своих же людей.
Мы шли размеренным, но быстрым шагом, сохраняя стройность нашей небольшой колонны, которая уже через квартал приросла ещё двумя отрядами. Было видно, что без потерь не обошлось. В трёх фургонах с карронадами лежали раненые. Было отрадно видеть, что они хоть как-то получили первую медицинскую помощь, лежали в условных бинтах с обмотанными в белую ткань конечностями. Оставлять же своих было нельзя — смерть. Выводить из города также сложно из-за того, что улицы уже перегружены потоками конницы.
Вокруг слышались стоны, крики. Да, мы всех убивали, кто попадался на пути, или почти всех, так как явных стариков, детей и женщин договорились не трогать. Максимум, если это необходимо для оперативной обстановки, следовало обывателей ударять до потери сознания и утаскивать в ближайшие дома или закутки. Это жестоко, но, как я предполагал, необходимо. Обыватели, если их жалеть, могут сильно подпортить картину боя. Пусть сидят по домам, пока их и там трогать не будут. Ну, если же из дома стрельнут, или же оттуда полетит камень в моих воинов… На войне, как на войне! Так говорят французы, если верить советскому кинематографу с его «Тремя мушкетёрами». Вроде бы ещё кто-то так говорил.
Меж тем, ракеты из крепости не было. Тогда странно, что происходит? Но мы уже были в зоне доступа крепостной артиллерии, и по нам не стреляли. Взяв подзорную трубу, я на ходу стал рассматривать стены крепости. На некоторых участках стояли мои люди и они смотрели внутрь старой цитадели.
— На одном из кораблей спешно поднимают паруса, — сообщил мне командир авангарда.
— Всем стой! Флаги поднять! — закричал я, когда увидел летящих во весь опор к нам персов.
Быстро были подняты флаги моего отряда, на которых изображена красная летящая ракета на белом фоне. Союзники начали притормаживать коней, создавая толчею. Хотели, значит, ударить по нам. Нужно будет серьёзно поговорить с Али-ханом, командиром персов. Не учат матчасть, видно же, что мы с фургонами идём, должны были знать, что часть из нас, или даже все, должны были быть во французской форме, а ещё среди нас люди в цыганских одеждах.
— Простите меня, командир, в пылу боя могли бы и напасть. Жду приказов.
Али-хан почти не разговаривал на русском языке, а вот на французском шпарил ещё лучше меня. Хоть так языковой барьер между нами был разрушен. Хотя нужно как-то озаботить Безбородко и всё наше иностранное ведомство, и не только его, чтобы начали распространять русский язык в Иране. Культура — это та мягкая сила, которая позволяет решить много проблем, которые в ином случае разрешаются кровью.
— Али-хан, твои кони боятся огня? — спросил я задумчиво.
— Каждый зверь боится огня, но мы учим своих лошадей преодолевать страх, — горделиво отвечал перс.
Я не стал вдаваться в подробности системы обучения персидских коней,
