ей что-нибудь в этом роде.
— Следующим летом? — повторила она. — Но ведь это еще так не скоро!
Потом она встала и ушла к себе. Даже не поцеловала и не обняла меня на прощанье, даже свет мне не выключила. Через пару минут я поднялась с постели и постучалась к ней.
— Да?
Я приоткрыла дверь. Мама уже лежала в кровати с книжкой.
— Ты злишься? — спросила я.
Мама перевела взгляд с книжки на меня.
— С чего мне злиться?
— С того, что я не вернусь домой.
— Переживу как-нибудь, — ответила мама.
Я не очень поняла, что она имеет в виду. То ли она и правда спокойно это переживет, то ли я должна чувствовать себя виноватой и тут же сказать ей, что я согласна ехать с ней домой.
— Спокойной ночи, Джасира, — попрощалась мама.
— Можно, я тебя поцелую? — спросила я.
— Конечно.
Я подошла к ее кровати и нагнулась. Я думала, что вот сейчас она меня обнимет, но не тут-то было. Я просто чмокнула ее, а она уже уткнулась обратно в свою книгу.
Следующим утром мама попросила папу приготовить нам его фирменные блинчики, но он отказался, сославшись на то, что ему некогда. Я их не ела со дня знакомства с Тэной.
— Тогда сделаешь нам их утром на Рождество, — решила мама.
— Посмотрим, — отозвался папа.
Папа сел в машину вместе с нами, чтобы мы его подбросили до работы. В присутствии мамы мы с ним вроде как отдыхали друг от друга. Он не мог у нее на глазах злиться и бить меня, поэтому мне не приходилось особенно следить за тем, что я говорю или делаю. Я просто сидела на заднем сиденье и смотрела на выведенные черной краской номера домов, мимо которых мы проезжали.
Вдруг папа приглушил радио и сказал:
— Если увижу хоть одну царапину, то очень-очень разозлюсь.
— Да ну? Если бы не эта твоя война, ты бы не бойкотировал Рождество, сам бы поехал за елкой и сам бы оцарапал свою машину. Так что заткнись.
Папа промолчал. Это было восхитительно — слушать, как мама так с ним говорит, а он даже не может ей ничего ответить.
— И чтобы никакой липкой смолы, — добавил папа. — Ее потом ничем не отмоешь.
— Может, хоть на секунду перестанешь всех третировать? — поинтересовалась мама, потом повернулась ко мне и спросила: — Как ты можешь с ним жить?
Я бы предпочла, чтобы она так не делала. Не вынуждала бы меня говорить папе в лицо всякие гадости. Я в таких ситуациях всегда жутко нервничаю, а тут еще папа пялился на меня через зеркальце, предвкушая, как я сейчас облажаюсь.
Наконец я промямлила:
— Я не знаю.
Папа закатил глаза и уставился на дорогу.
— Фирменный ответ, — пробурчал он.
— Как это ты не знаешь? — допытывалась мама.
Я пожала плечами.
— Прекрасно! — бросила она, разворачиваясь обратно. — Раз вы тут так спелись, можешь забрать его себе.
Я ничего не сказала. Сидела и смотрела на дорогу между их сиденьями.
— Ты удивишься, когда узнаешь, с кем я еще спелся, — заметил папа.
— Да? — переспросила мама. — И с кем же? С твоей девушкой?
— Да, с моей девушкой.
— Рада за нее, — съязвила мама.
— Вот и хорошо, — поддакнул папа.
Оставшуюся дорогу они не проронили ни слова. Чтобы показать, как она разозлилась, мама, когда мы высадили папу у его офиса, тут же газанула, хотя он продолжал еще что-то говорить ей через водительское стекло.
— Придурок, — пробурчала она.
Я пересела на переднее сиденье и изо всех сил старалась не оборачиваться и не смотреть на папу. Я боялась, что мне станет его жалко.
Мы взяли карту, которую он нарисовал нам вчера вечером. На ней он указал базар, где, по его мнению, продавались хорошие елки, и магазин, где мы могли купить кое-что из мелочи. Скрепкой он прикрепил к карте три двадцатки, и мама велела мне положить их ей в сумочку. Когда я открыла ее кошелек, то обнаружила там фотографию Барри.
— Что это? — спросила я.
Она взглянула на меня:
— В смысле?
— Я думала, он тебе больше не нравится.
— Это я ему больше не нравлюсь, — вздохнула мама. — А это две большие разницы.
— О…
Я очень давно не видела Барри. Его растрепанные каштановые волосы и ямочку на подбородке. Я подумала, что эта фотография должна принадлежать мне, ведь я знала, что все еще нравлюсь ему.
— Убрала деньги? — спросила мама.
— Да.
— Тогда закрой кошелек, — велела она, и я послушалась.
На елочном базаре мама выбрала дорогую елку — дугласовую пихту. Продавец сказал, что иголки с нее не будут осыпаться очень долго. Он пристроил нам дерево на крышу машины, и мы отправились в магазин. Мама купила все из папиного списка, а потом спросила, не нужно ли мне чего-нибудь.
— Нет, — сказала я.
— Может, прокладки или еще чего? Ну, для месячных.
— Нет, — повторила я. — У меня есть.
Мы встали в очередь в кассу. Мама взяла со стойки журнал “Пипл” и начала читать. Меня ее визит уже начал утомлять.
По пути из магазина мама остановила тележку напротив ксерокса с сервисом самообслуживания. Расстегнула сумочку, достала оттуда какие-то бумаги, потом открыла крышку ксерокса и положила их туда.
— Что это ты копируешь? — поинтересовалась я.
Мама бросила в приемник несколько монеток.
— Квитанции о начислении зарплаты твоего отца, — объяснила она.
Я ничего не ответила. Просто стояла и смотрела, как копии падают в лоток для бумаги. Всего получилось три штуки, и, когда аппарат замолк, мама подняла их и сложила вдвое. Убрала их в сумку, подняла крышку ксерокса и забрала оригиналы.
— Ну, — произнесла она, — вот и все.
На парковке мы поставили все сумки на заднее сиденье. Мама села в машину, а я откатила пустую тележку в сторону. Через минуту, когда я уже сидела внутри и пристегивала ремень, она сказала:
— Только не говори об этом папе. Я понимаю, конечно, что вы с ним довольно близки, но я была бы тебе очень признательна, если бы ты держала рот на замке.
Я знала: она хочет, чтобы я начала протестовать, говорить, что вовсе мы с ним не близки, но промолчала. Вместо этого спросила:
— А откуда у тебя его квитанции?
— Из его стола, — ответила мама.
— Но там же все ящики заперты, — удивилась я.
— Заперты-то заперты, — протянула она, — но замки на них не больно-то надежные.
Я промолчала, и тогда она сказала:
— Послушай, Джасира. Мне нужно защищать себя. Твой отец, если ты еще не заметила, очень скупой человек. А если ты все-таки решишь
