class="p1">— Ах вон как... — Гровс опять засмеялся: — Лучше женщин, чем в горном ресторане, конечно, не нашел.
— Все они одинаковые...
— Тем более! Вернешься в свой Париж и — пожалуйста. Зачем же отсюда перевозить лишний груз?
— Я хорошо знаю этого человека. Знаю, не ангел. Зато никаких иллюзий. Так жить спокойней. Хотя, откровенно говоря, молода для меня, но хочется остаток активных лет провести не с изношенным материалом.
— Циник... Какой же ты, оказывается, циник! — смеялся взгляд Гровса. — Кто она такая?
— Лейда... Белокурая, изящная...
Гровс задумался:
— Нет, не припомню. Видимо, хороша, коли глаз на нее положил. — А сам уже царапал карандашом на клочке бумаги имя неизвестной женщины. — К этому разговору, Жак, мы еще вернемся. Главное сейчас — задание, обработка Петракова. Как только управишься, так в награду тебе поездка в горный ресторан. А уж потом решай, жениться или подождать. Но предупреждаю: если женишься здесь, то ни одного дня не проживешь больше на Талуме, сразу отправлю на континент.
— Я вас понял. Благодарю вас, — медленно закрывал за собой дверь Жак.
— Ну и дела-а! — вздохнул после его ухода Гровс. — Этак мы не справимся с самым главным... Вот что, зови Регину, хочу немного виски, муторно что-то, — морщась глянул он на Хаббарта. — Впрочем, погоди. А не развеяться ли нам? Не съездить ли в горный ресторан?
Хаббарт пожал плечами: можно, однако стоит ли? А все же поднял телефонную трубку и, раздумывая, вызвал машину.
— Я не поеду, господин Гровс, если позволите. Служба‑а... Я должен быть здесь. Может быть, потребуюсь тому же Сенье.
Гровс махнул рукой — можешь оставаться. Он даже был доволен, что поедет один, без официального свидетеля. Можно наконец хоть какое-то время побыть самим собой.
Уже сидя в машине, Гровс закрыл глаза, будто задремал. Он четко осознал свой порыв с этим горным рестораном. Непривычно у Жака, неожиданно... Да еще где? Жениться в городке под куполом. Неестественным, будто вообще не существующим в жизни казалось желание Жака. Гровс никогда не имел семьи; у друзей, оставшихся на континенте, у многих знакомых были семьи, и это считалось само собой разумеющимся. Правда, не понимал он, что за необходимость возиться с детьми, заботиться о них, постоянно видеть перед собой одну и ту же женщину, да еще с дрянным характером. Он многих видел и потому был уверен, что у всех жен такие характеры — влияние семейной жизни, что ли. Ну и зачем подобная обуза, когда можно все дни свои проводить так, как хочешь; именно ты, а не какие-либо другие люди, будь они женой, детьми, не все ли равно кем по отношению к нему. Жизнь дана тебе, вот ты и живи. Делай, что требует от тебя жизнь, что заложено самой природой, но не лезь в искусственно создаваемые самими же людьми рамки.
Человечество прошло большой путь развития. В ранний период не было семей, а люди жили, развивались. Сейчас невооруженным глазом видно, что на континенте общепринятый образ жизни в так называемой семье разваливается, уходит в прошлое. К чему придут люди — предугадать трудно, но не к домострою. Это ясно. Надо быть абсолютным дураком, чтобы стремиться к этому. И вот, пожалуйста, Жак... Может быть, почувствовал свой возраст и потянуло к покою? Но он, Гровс, куда старше Жака, однако не ощущает таких порывов. Да и найдешь ли покой в семейной жизни? Как бы то ни было, желание Жака озадачило, было непонятным, будто вовсе не знал этого человека. В чем дело? Не в этой ли девице, которую он назвал, как ее...
Гровс вынул из кармана бумажку. Ну да, может быть, все дело в Лейде? Гровс всякого повидал в жизни и не думал, что Лейда — что-то невообразимое. А все же... Этому Жаку она известна; настолько известна, что жениться на ней вздумал, а руководитель Центра остается в стороне, ему даже, оказывается, неведом такой соблазн. Нет, не соблазн. Не по себе стало Гровсу от сознания: Жак знает такое, что до руководителя — и где? на Талуме — не дошло.
Дойдет! Нельзя упускать из своего поля зрения ни единой мелочи, не говоря уж о крупных делах. Все должно быть управляемо тобою, руководителем, не расслабляй своих рук, иначе другие будут тянуть то вправо, то влево, найдется кому зажать твой вожжи.
Разочарование охватило Гровса, когда в горном ресторане подсела к нему Лейда. Молодая, это правда, но все остальное... Как несмышленый мальчишка, бросился к этой незнакомой женщине из городка под куполом! Как самый последний бабий хвост...
Гровс налил виски себе, ей — выпили. Было скучно и глупо смотреть в ее угодливо подставляемые глаза. Под тонкой сеточкой кофты тоще болтались оголенные груди, на плечах остро выпирали ключицы. Она часто облизывала губы — не от переживаний (из-за чего переживать-то!), а от стремления сделать их свежими, сочными. Ах, боже мой, сколько подобного он видел! А она думает, мало кому знакомы такие уловки. Прискакал черт-те зачем... Ну не старый ли дурак? Ну не выживший ли из ума человек!..
— У меня стол для вас накрыт, — обиженно, со слезами на глазах тихо пролепетала Лейда. Поняла его настроение. А он и не собирался скрывать — ему ли прятать свои чувства?
«У меня»... — отметил про себя Гровс. — Нашлась хозяйка! В своей рабочей комнате, так бы и сказала...» Встал, одернул пиджак. Один черт, где обедать — здесь или в ее комнате.
— Прошу вас, господин Гровс! Прошу...
Ого, сколько радости сразу появилось на ее лице. Будто совсем другой человек. Качнул головой Гровс, удивляясь перемене, улыбнулся.
Уже в ее комнате после обычного обеда с выпивкой и закусками, ощущая прохладное льняное белье на постели (надо же, льняное! Все в ресторане есть, все!), он гладил ее тонкие, из одних суставов, руки.
— Ты, милочка, скоро замуж выйдешь...
— Что-о?! — округлились ее глаза. Гровс не такая личность в научном Центре, чтобы легкомысленно шутить. Она привстала на локоточки, простыня сползла с ее плеч.
— Выйдешь, милочка, выйдешь, Жак на тебя нацелился...
Надо бы радоваться, а она заплакала:
— Смеетесь... Вы же впервые со мной. Почему вы надо мной смеетесь?
— Ну что ты, милочка... Он всерьез говорил об этом. Я просто... сообщил тебе, и все. Ты уж сама с Жаком решай, что и как.
— А
