подобающими представителю Дома Романовых… Простите, конечно, подобную резкость, но только боль за будущее Отечества, Константин Петрович, побуждает к оной…
Победоносцев резко остановился, сорвал с носа очки и вплотную приблизил исказившееся лицо к лицу собеседника – так, что тот, тоже остановившись было, невольно шагнул назад.
– Никто! – выдохнул, почти прошипел Победоносцев, грозя шефу жандармов тонким узловатым старческим пальцем. – Никто, слышите! Никто не смеет осуждать поступки будущего монарха! Особа самодержца, даже будущего, священна и неприкосновенна!
– Помилуйте, да разве я смею осуждать? – примирительно забормотал Дрентельн. – Я лишь констатирую наличие некоторых прискорбных, увы, привычек! Будучи облечен доверием охраны высочайших особ не только от злоумышленников, но и от покусительства злых языков, я лишь с сожалением могу обращать внимание… Далеко не всякого, Константин Петрович – но вы-то, будучи духовным наставником Наследника, должны сие знать…
– Да знаю, знаю, генерал! – Победоносцев успокоился столь же быстро, как и вскипел. – Простите великодушно за несдержанность! Конечно, вам по должности положено знать все и вся. В том числе и про Наследника, будущего императора. Он, кстати, очень хорошо о вас недавно отзывался. И даже заступился за вас перед своим монаршим родителем по какому-то поводу.
– Вот как? – хмыкнул Дрентельн. – Вот как? Право, вы мне льстите, Константин Петрович. Дерзкие действия вольнодумцев и губителей России, на фоне вялости и неуменья тайной полиции мне кажется, не дают повода благосклонно оценивать мои усилия по искоренению заразы – ни венценосному батюшке, ни любящему его сыну.
– Не судите опрометчиво – так учит нас Евангелие, Александр Романович! Уверяю: Наследник возлагает на вас большие надежды! Нужно только оправдать их! – Победоносцев многозначительно сжал на локте Дрентельна цепкие пальцы. – Кстати об этой «нигилятине», Александр Романович! Вам не кажется весьма символичным то, что на священную особу государя покушаются в основном те, кому император делает либеральные подачки в виде сомнительного свойства реформ?
– Хм…
– Слава Богу, что у этих башибузуков, возомнивших себя спасителями России, не хватало до сих пор практических знаний и решимости довести начатое дело до конца, – Победоносцев говорил едва слышно, как бы размышляя вслух. – Страшно подумать, что в рядах террористов могут оказаться хладнокровные и умудренные военным опытом люди. Как этот офицер с немецкой фамилией, например… Как его? Лаг… Лам…
– Ландсберг, Константин Петрович! Вы ведь изволите говорить о хладнокровном убийце из Гродненского переулка?
– Именно о нем, да-да! Подумать только – ножом по горлу своего благодетеля и эту несчастную старуху-прислугу, вся вина которой в том, что она оказалась свидетелем смертоубийства хозяина… Знаете, Александр Романович, – Победоносцев снова остановился и прямо-таки вцепился глазами в невозмутимое лицо шефа жандармов. – Знаете, Александр Романович, мне пришла сейчас в голову крамольная мысль. Надеюсь, простите старика за откровенность?
– Разумеется, Константин Петрович! – изображая всем своим видом добродушие и готовность выслушать любую крамолу, Дрентельн внутренне подобрался. Он понял: как же! «Только что пришла в голову» сия мысль! Старый лис! Вот сейчас он, Дрентельн, узнает то, ради чего «серый кардинал» Зимнего дворца и пригласил его поужинать. – Слушаю вас внимательно!
– Так вот, я подумал, что злодей, доведший свой богопротивный умысел на жизнь государя до конца, оказал бы, как это ни ужасно, большую услугу России и всей монаршей династии! Ибо ничто более, кроме гибели, полагаю, не может отвратить нашего монарха от череды пагубных решений, грозящих России многими бедами. Оплакивая гибель священной особы одного из Романовых, лучшие силы России были бы в глубине души убеждены в том, что эта потеря спасает всю династию… Вам не приходили в голову подобные мысли, Александр Романович?
Ошеломленный таким весьма откровенным приглашением к заговору, Дрентельн лихорадочно собирался с мыслями – понимая, что от его ответа зависит сейчас его собственное будущее. Его карьера – и даже, пожалуй, больше, чем карьера.
Будучи осторожным и крайне подозрительным по своей природе, Александр Романович Дрентельн на постах начальника III Собственной Его Императорского величества Канцелярии и шефа жандармов стал еще осторожнее и подозрительнее. Вынужденный хитрить, лавировать в мутном и малопредсказуемом фарватере придворного бытия, он, разумеется, давно уже стал циником, ни во что не ставящим «души прекрасные порывы». А если и приходилось шефу жандармов в тесном кругу таких же, как и он, высокопоставленных циников, вспоминать волнующие пушкинские строки, то имя существительное в начале строки неизменно звучало как глагол повелительного наклонения. Душить прекрасные порывы. Только душить!..
Дрентельн не верил в дружбу, не верил в искренность, в прочность союзов и даденных клятв. Он был твердо убежден, что только собственная выгода определяет все дела и поступки умного человека… Сказанное Победоносцевым его, собственно, и не удивило: ортодоксальность «серого кардинала», его фанатичная преданность идее русского самодержавия нисколько, на взгляд Дрентельна, не противоречила высказанному им пожеланию гибели царя. Ибо его священная в глазах подданных персона императора была для Победоносцева не более чем тенью этой Идеи. Если ты тень – то должна в точности отражать силуэт и каждое движение своего носителя. Не отражаешь, не повторяешь – значит, ты нечто инородное, чуждое.
Однако, допуская вынужденную обстоятельствами нынешнюю искренность старого лиса в его стремлении стать «благодетелем и спасителем русской монархии» как таковой, шеф жандармов не сомневался и в другом. В том, что «мавр», выполнивший благоугодное Победоносцеву дело, незамедлительно станет для него ненужным и даже опасным. Речь даже не о непосредственном исполнителе – Бог с ним, такими пустяками не стоит даже голову забивать! К тому же исполнителю всякого великого замысла порой ни к чему знать какие-то детали или даже конечные замыслы. Бог с ним, речь не о нем – о судьбе того, кто должен отдать нужный приказ. Кто должен подготовить исполнение этого страшного приказа.
Дрентельн хорошо ориентировался в анатомии заговоров: большинство секретных операций Корпуса жандармов и были, по сути дела, заговорами против тех или иных лиц. Случалось и самому Александру Романовичу открещиваться от подчиненных, допускавших досадные промахи. Такие мгновенно вылетали из Корпуса, а то и шли под суд, на каторгу. Таковы были жесткие условия «игры». Разделить судьбу неудачников Дрентельн, разумеется, и не помышлял.
Сейчас же его больше волновало другое – не играет ли Победоносцев с ним в другую игру? Будучи много наслышанным о коварстве царского наставника, Александр Романович вполне допускал, что приглашение Победоносцева могло быть провокацией чистой воды. А жало заговора в таком случае направлено на самого Дрентельна. Врагов у него при нынешней должности хватало – как и завистников. Вступив на тропу заговора, он рисковал даже не карьерой – головой! Случись какая накладка – Победоносцев, безусловно, останется в стороне. Ну в самом деле – мыслимое ли дело, чтобы яростный сторонник русского самодержавия, воспитатель и наставник царских детей мог злоумышлять
