усмехнулся и взял со стола лампу, которую на ночь подвешивали под потолок. Лампа была снабжена массивным кольцом для подвешивания на специальный крючок. Ухватив кольцо двумя пальцами, Ландсберг без труда разогнул его и бросил Ефимке на колени. Тот подхватил изуродованными пальцами железку, покрутил, попробовал согнуть – и вернул Карлу.
– Про твою силу немереную людишки во всем тюремном замке знают, Барин! – без почтения заявил Ефимка. – Верю: кайлу ты не бросишь, вровень с артелью мантулить станешь. Только прости – уважать тебя за эту силушку людишки не станут! И знаешь отчего? Оттого, что и этим ты от прочих людишек отличаешься!
– Стало быть, нету у меня возможностей стать среди каторжан своим человечком, Ефим? – криво улыбнулся Ландсберг.
Он вернул железному кольцу прежнюю форму и вставил его в ушко лампы.
– Отчего же? Тока показывая силу, будь завсегда уверен, что правда на твоей стороне, Барин! Но и нарочно показывать слабость, когда нужна сила, тоже нельзя: у людишек появится презрение. Шибко хитрым тебя посчитают!
Ландсберг подумал и сокрушенно покачал головой:
– Не пойму я твоих философствований, Ефим!
– Со временем поймешь! – Ефимка снова яростно почесал заросшее лицо, и Ландсберг успел увидеть под буйной растительностью на его бугристом лбу то ли шрам, то ли ожог странной формы. – Пока, Барин, давай о другом поговорим! Слыхал я, что деньжонки у тебя после свидания с братом водиться стали? Это дело хорошее: на каторге хрусты да монетки завсегда пригодятся! Одно плохо: тырить денежки надобно: не ровен час, тюремщики отберут. А то и друзья-товарищи на пересылке обчистят! Ну-ка, скинь «коты», Барин.
Ландсберг без возражений сбросил обувку и пошевелил босыми пальцами ног. Ефимка оглядел ступни и покачал головой:
– И ножки у тебя от «котов» уже сбиты… В замке-то ничего, а на этапе шагать много придется. Обезножишь! – Ефимка выдернул из веника прут, протянул Карлу. – На-ко, измерь ногу.
– Зачем?
– Сапожнику в поварском отделении тебе ботиночки закажу – любо-дорого! И шагать легко будет в новой обувке, и «нычки» добрые сапожник сделает! Двух рублей не жалко за такое удовольствие, Барин? Кожу на обувку мягкую поставит, хоть женись, хе-хе-хе!
Упрятав за пазуху отломанный по размеру ступни прут, Ефимка не успокоился:
– Нут-ко, встань спиной ко мне, Барин! Рост твой запомнить надо!
Закончив обмер, Ефим собрался уходить:
– Покеда, стало быть, Барин! Одежку тебе у каптенармуса замкового спрошу. Есть у него в вещевом складе тюремная форма польского образца. Там и пуговицы заместо завязок, и пояс накладной есть. Пуговки тоже для мелких «нычек» приспособим, коли рублишки для каптенармуса не жалко!
– Спасибо, конечно, Ефим! Держи денежки, – Ландсберг отсчитал требуемую сумму и с лишней рублевкой сунул Ефимке в руку. – А начальство тюремное как же? Не станет возражать против моих обновок?
– Начальству все едино, Барин! – хмыкнул Ефим. – Лишь бы арестантов поскореича на этап сбыть!
Он пересчитал деньги и протянул рубль обратно.
– А это лишнее, Барин! Не обижай, я наказ Печонкина исполняю!
– Ну, тогда и я исполню наказ Василька, – подмигнул Ландсберг. – Ты не спеши, садись-ка обратно!
Он достал из кувшина с водой доставленный накануне тюремщиками «мерзавчик» с водкой, наполнил чашку с отбитой ручкой – тоже пришлось у приставников спрашивать, не принято было в тюрьме из стаканов пить. И поднес Ефимке.
Тот благодарно прищурил глаза, истово вытянул водку и вернул чашку Карлу. Кивнул:
– А из тебя толк будет, Барин! Умеешь уважить!
Чуть склонив голову, Ефим будто прислушивался, как водка горячим комком спускается в желудок. Довольно кивнул:
– Хорошо! Табачку-то не найдется для закуски, господин хороший?
Ландберг с сожалением развел руками: чего нет того нет.
– Ладно, так посижу тогда, – согласился Ефим. – Помолчав, он остро взглянул на Ландсберга. – Слышали людишки, что себя, Барин, заточкой недавно «попотчевали»? Верно?
– Было дело, – кивнул Ландсберг. – Но, как видишь, живой-здоровый!
– Вижу. А откель «прилетело», не догадался?
– Мутное дело, – Ландсберг оглянулся на дверь и понизил голос. – Тюремщики той ночью отчего-то с поста своего ушли. Словно дорогу злодею освободили. Потом наперебой меня уверяли, что сия заточка – месть отпетых из каторжного отделения за своих, коих я на тот свет досрочно отправил. А исполнителя я вычислил Ефим! Из нашего отделения мужичонка.
Ефимка задумчиво покивал головой:
– Тюремщики, конечно, не своей волею колидор для злодея ослобонини – это ты верно догадался, Барин! А вот насчет «заказу» из каторжного отделения ошибаешься! Не стали бы приставники головами рисковать ради отпетых – это поперву! А второе – отпетые бы не стали тюремщиков в пособники брать, чтобы с тобой поквитаться. Не по каторжански это, верь мне!
– А тогда как же?
– Попугать тебя кто-то сильно желал, Барин! Не до смерти убить, а попугать! Кончить тебя – по горлу бы чиркнули. Али печонку рассадили бы…
– Что ж мне делать, Ефим? Прижать исполнителя? У него имя заказчика выведать?
– А толку-то? До заказчика ты все одно не доберешься, полагаю. Не в замке он! Живи как жил – со временем все узнаешь!
Ефим встал, с сожалением поглядел на кувшин, в который Ландсберг упрятал недопитый «мерзавчик», но просить добавки не стал – гордым был!
Провожая Ефима до дверей камеры, Ландсберг не удержался и спросил:
– Слушай, Ефим… Ты когда голову почесал, я на лбу у тебя шрам странный видел. Отчего такой?
– А-а, ты про царскую отметину… Гляди! – Ефим раздвинул руками волосы на лбу.
Ландсберг невольно отшатнулся: словно тавро на бычке, на лбу старого каторжника зияла глубоко выжженная буква «А».
– Извини, Ефим… А почему «А»? – не удержался опять Ландсберг.
Ефим хмыкнул:
– Оттого, что две другие буквицы на щеках раба божьего, – он разгреб густую щетину на скулах. – Тут «К», а на левой «Т». Все вместе «КАТ» получается. Убивец, то исть.
– М-да, – только и мог протянуть Ландсберг.
– Годик я не дотянул до манифеста Алексашки Второго, – криво усмехнулся Ефим, старательно маскируя волосами клеймо на лбу и щеках. – В одна тыща восемьсот втором годе мне тавро приложили, а через год Алексашка, слышь, клеймение-то и отменил. Про Европу, говорят, вспомнил, тьфу! Ну, жди с обновками, мил человек! Думаю, дня через три можно меня кликать! Прощевай пока!
