не станешь звонить в государственную скорую помощь. Позвонишь в частную. Но если денег нет, никто тебя как следует лечить не будет. Какой смысл вообще тогда с тобой возиться?
Пригнувшись, Светлана следила за стрелкой прибора. Потом мрачно покачала головой.
— Сколько? — спросил Котлер.
— Восемьдесят на пятьдесят. Опасно.
Светлана стащила с руки Танкилевича манжету и неожиданно принялась все более пристально вглядываться в мужа. Потом приблизила к нему лицо и громко, настойчиво спросила:
— Хаим, ты меня слышишь?
В ответ Танкилевич зажмурился и едва слышно попросил:
— Оставь меня в покое.
— Оставить в покое? — Светлана обиделась. — Когда ты в таком состоянии?
Танкилевич неодобрительно промолчал.
Светлана продолжала пожирать мужа глазами, словно хотела передать ему свою тревогу, но Танкилевич не шелохнулся. Казалось, его раздражали и собственная жена, и собственная беспомощность. Светлана продолжала упорно сверлить его взглядом, но потом лицо ее погрустнело, она задумалась.
— Можно сколько угодно проклинать эту систему, но что толку? От государственных учреждений чего ждать? Люди, которые там работают, живут не лучше других. Насчет полиции я вам уже рассказывала, — и Светлана посмотрела на Лиору. — Сколько получает та женщина на телефоне? Сто долларов в месяц? Сто двадцать? И как ей на это жить? То же самое с медсестрами. Даже в больницах не хватает лекарств и оборудования, а о неотложке и говорить не приходится. Повезет, если хоть одеяло дадут. Если и выделялись на медицину какие-то деньги, то их давно разворовали бюрократы.
— Вы говорили, есть платная частная «скорая», — сказал Котлер. — Если они приезжают быстрее, позвоните им.
— А деньги? — осведомилась Светлана.
— Если ему нужна помощь, звоните, — сказал Котлер. — Я оплачу.
Тут Танкилевич вздрогнул. Раскрыл глаза, попытался — безуспешно — приподнять голову. Сдался и недовольно посмотрел на Светлану.
— Можно попробовать позвонить в «Хесед», — неуверенно предложила она. — У них есть медслужба.
Танкилевич продолжал буравить Светлану взглядом, призывая ее угомониться.
Она заломила руки и с жалостью посмотрела на него.
— Нет. Тебя нельзя оставлять так. Я не могу. Это все равно что убить тебя своими руками.
При этом она не сдвинулась с места. Некоторое время было слышно лишь, как громко дышит Танкилевич. И тогда Лиора взяла со столика трубку.
— Диктуйте номер, — сказала она.
— Чей? — спросила Светлана.
— Платной «скорой».
— Я его не знаю. Никогда туда не звонила.
— Найдите, — сказала Лиора.
С дивана донеслось сдавленное «нет». Не обращая внимания на Танкилевича, Лиора с телефоном в руке направилась на кухню. Вернулась с какими-то купюрами. Протянула их Светлане.
— Вот предоплата за неделю, те деньги, что вам дал Барух. Возьмите. Это не милостыня. Они ваши по праву. Мы сами решили съехать раньше, сами нарушили договоренность.
Светлана медлила в нерешительности, глядя на мужа.
— На «скорую» этого хватит?
Светлана кивнула, но деньги все равно не брала и стояла, словно в столбняке. Лиора сунула купюры ей в руки.
— Узнайте номер, а я позвоню.
Светлана посмотрела на мужа, его глаза на бледном лице горели. Опустилась возле него на колени, взяла за руку.
— Пожалей меня, — попросила она.
В ответ Танкилевич только мотнул головой. Светлана вскочила, схватила себя за волосы и пронзительно — Котлер аж вздрогнул — завопила:
— Нам и обратиться не к кому! Да что ж это за жизнь такая?
Танкилевич закрыл глаза, безучастно лежал на диване, словно не о нем шла речь. Светлана переключилась на Котлера и Лиору.
— Жить здесь стало просто невыносимо!
Котлер посмотрел на нее, потом окинул взглядом комнату — она была всего лишь частью дома, — участок, машину возле дома, но спорить не стал.
— Люди в этой стране задыхаются. Медленно, постепенно, пока совсем не станет нечем дышать. Теперь настал и наш черед. Мы тоже много лет задыхались, но всегда чудом удавалось вдохнуть раз-другой, а теперь всё. Нам перекрыли кислород — как и всем, кто не имеет возможности отсюда уехать.
— В Израиль?
— В Америку. Канаду. Австралию. Германию. Куда угодно, лишь бы спастись. Можно и в Израиль. Муж — еврей, дочери — наполовину еврейки, и я, гойка, к ним в нагрузку. Я все прекрасно понимаю. Мы к евреям плохо относились. Русские и украинцы. Жуткими были антисемитами. Наши отцы и деды, угнетая евреев, устраивая погромы, вынуждали их уехать из страны. Из-за того что мы не давали евреям житья здесь, им только и оставалось, что бороться за свою землю. Они проливали за нее кровь. И вот прошло сто лет, и почти все евреи уехали. Мы победили! Но как мы празднуем свою победу? Из кожи вон лезем, чтобы присочинить себе какого-нибудь дедушку-еврея и поехать к евреям в Израиль! Ха! Такую шутку выкинула история. Только кому смешно?
— Всем и никому, — сказал Котлер. — Такие они, еврейские шутки.
— Здесь никому не смешно. Люди либо уезжают, либо мрут.
— Вот чем закончилась еврейская мечта о Крыме. А ведь одна только подпись Сталина — и Крым был бы еврейской землей.
— Да, слышала я о такой мечте. Сталин много евреев поизвел. Только русские не немцы — репараций не выплачивают. Да что об этом говорить? Таких случаев, когда никто ни за что не платит, в истории тьма.
Танкилевич лежал на диване, прерывисто дышал. Лежал неподвижно, покоился, словно невозмутимо — наподобие фараона — ожидал встречи с неизбежным. Котлеру было хорошо знакомо это состояние, это чувство. Человек горделиво отрешается от мирской суеты. Смерть увенчает его и сразит его обидчиков. Именно такие чувства им владели во время затяжной, духоподъемной голодовки. Он словно сжимал в руках карающий меч смерти, направив его сверкающее лезвие против беззакония. Но с чем сражался Танкилевич? Он из принципа не примет помощь от Котлера. Скорее предпочтет лишить себя жизни и осиротить жену и дочерей. Гордыня и озлобленность — вот что им движет.
— Нам пора, — сказал Котлер.
Посмотрел на Танкилевича, ожидая, что он скажет, но тот промолчал. Лиора — а ведь она сначала не хотела сюда приезжать, да и потом рвалась поскорее уехать — тоже промолчала. Все сложилось так, что отъезд не радовал.
На слова Котлера отозвалась только Светлана.
— Вот как, значит? — спросила она. — Бросаете нас вот так вот?
И она указала глазами на удручающую картину за своей спиной. Даже утреннее солнце не могло разогнать царивший в комнате унылый полумрак.
— Думаю, хватит и того, что случилось, — сказал Котлер. — Уедем, пока не случилось еще что-нибудь похуже.
— Насчет этого вы зря тревожитесь. В нашем положении хуже стать уже не может.
— Вашему мужу нужна «скорая». Из-за меня он от нее отказывается. Нам лучше уехать. И не только из-за
