начало светать.
— Днём-то уж волкам не до нас.
У Стёпы весь испуг прошел, как только рассвело.
— А ты чего рванул-то от меня? — опомнился Роман. — Бросил брата и бежать?
— Как же, бросил! Карька испугался, остановить было нельзя. Он и потом весь трясся.
— Ну да, как и ты сам. А где ружьё-то наше?
— Да вон оно, в сене лежит.
— Эх, пальнуть, что ли, для острастки?
— Ты там поосторожнее, оно заряжено картечью.
— Как раз по волкам.
Роман щёлкнул предохранителем.
— Нет, не стоит, — передумал вдруг он. — Коня опять напугаем. Он, бедняга, и так сегодня натерпелся страху.
— Как и мы стобой, — откликнулся Стёпка. — Н-о-о! — заорал он вдруг на коня, размахивая кнутом. — Совсем слушаться перестал, погонять тебя надо больше.
— Вижу, злости ты набрался за дорогу, — заметил Роман. — А ведь и правда, Карька нам страху нагнал. Так бы и проехали, ничего не заметив, если бы не он.
— И приключения бы не было, — согласился Стёпа. — Давай не будем рассказывать тётке, зачем её пугать?
— Да, вот так и рождаются страшные рассказы про волков.
Сани медленно въезжали на околицу Путинцевского села.
Заложники чарыма
В тот самый воскресный день, когда Роман со Степаном гоняли в Путинцево, Егор с Агафоном затеяли дальнюю лыжную прогулку, благо установился чарым. Ах, чарым, шарым! Ласкающее ухо алтайца слово, такое же шершавое, как сам схватившийся морозом подтаявший и очень жёсткий снег. Только житель сибирской тайги может оценить это короткое состояние природы, когда становятся доступными самые потаённые уголки лесных дебрей. Те таёжные места в горах, что летом надёжно защищены расстоянием, непроходимыми травяными зарослями и буреломом, а зимой — двухметровой толщей снега. Снег заровнял все буераки, ямы и колдобины, а ночной морозец схватил верхний подтаявший слой, превратив его в снежный бетон. Марала, лося, косулю с их острыми копытами такой снег не держит, но человек, тем более если он на лыжах, может за день пробежать столько, сколько по рыхлому снегу или даже летом не пройдёт и за три дня.
«Шурх, шурх!» — скрипят лыжи по жёсткому, как наждак, снежному насту. В камусах в такую пору выходить не стоит — обдерёшь мех, оставив ворсинки на снегу. Но деревяшки чего жалеть! Скольжение почти как на катке. К утру ночной туман выпал в виде тонкой снежной пороши — по ней бежать ещё лучше.
— Егор, а куда катим?
— А куда глаза глядят. Сколько пробежим — всё наше. Смотри, все следы на виду. Свеженькие, спозаранку расписались, кто как умеет.
— Да, вон сорока взлетала — следы крыльев, как от веера.
— Это она мышь схватила; вот дурёха, на свет божий выскочила! Гоним в сторону пихтовника — там поинтереснее будет. Авось кто-нибудь да встретится.
— А хорошо-то как! Глянь-ка: солнце над Пятибраткой поднимается, а по снегу и свет, и тени протянулись. И искорки по белому полю бегут наперегонки, а всё больше золотые и фиолетовые.
— Ага, это замёрзшие капельки воды, крохотные льдинки сверкают. Сейчас чуток пригреет — ещё легче бежать будет. Так бы и катил до самой Логоухи!
— А я всё на Холзун смотрю, какие там зверюшки бегают?
— Так вот же чей-то след, поперёк нас кто-то перебежал. Ух ты, это же соболюшки след! А у нас и ружья нет, — посетовал Егор.
— Бог с ним, с ружьём, хотя бы так его увидеть — проследить, куда это соболь направился.
— Куда ещё, жратву ищет, а может, ухоронку, чтобы выспаться в надёжном месте.
Егор кое-что соображал в охотничьих делах. Петляя, след уходил мимо калиновых кустов всё дальше в сторону гор, вдоль лога, где в низине угадывалась поточина, ручей. Под обрывчиком, где обнажился кусочек земли, след нырнул под снежный карниз. Мальчишки на какое-то время потеряли след, но обнаружили его снова, не пройдя и полусотни метров.
— Тот же самый, — определил Егор. — И направление то же: в сторону тайги.
— А куда же ему ещё направляться — зверёк лесной, что ему в поле делать?
— Ну не скажи! Ему там хорошо, где есть чем поживиться. Он и рябинкой не брезгует, и в деревне может курёнком поживиться.
След привёл в березняк, где здоровые деревья чередовались с погибшими. Упавшие великаны то и дело преграждали путь.
— Смотри-ка, соболь за белкой погнался! Видишь, какие махи делали оба? Нет, не догнал, белка на берёзу взбежала — тут соболю её не догнать.
— И как ты, Егор, всё это видишь?
— Так вот же другой след, беличий! Был на снегу, а у дерева пропал, и дальше только один, соболиный.
Этот след опять повёл вверх по широкой долине всё дальше и дальше.
— Егор, а не пора ли нам повернуть назад? Гляди-ка, солнце как пригревает. Не оттаяло бы!
— Ещё чуток пройдём, соболюшко должон где-то здесь обосноваться на днёвку. Взглянуть бы на него интересно.
Только это сказал Егор, как тут же ухнул вместе с провалившимся снегом.
— Вот так зарюхался! — ворчал он, барахтаясь в снежной каше. — А снега-то, снега наботкало за зиму! Не менее метра будет, а под настом будто пустота и никакой опоры.
Кое-как вскарабкался на снежную корку, для чего пришлось снимать и снова надевать лыжи.
— Я же говорил тебе, Егор: пора нам назад!
— Назад всегда успеем. Держись подальше от кустов; деревья и кустарники тепло на себя берут.
Прошли ещё с полкилометра и увидели обломанный старый тополевый пень с зияющим дуплом. След вёл туда, выходного не обнаружили.
— Эх, ружья нет! — снова пожалел Агафон. — Хоть руками не лови!
— А на кой он тебе весной, мех уже пообтрепался. Лучше гляди в оба, сейчас выскочит.
Размахнувшись, Егор со всей силы ударил лыжной палкой по дереву.
Никакого результата. Круглое отверстие дупла по-прежнему глядело пустым чёрным оком. Егор стукнул ещё.
— Вот чёрт, где же он? Надо бы топором жахнуть, да где его возьмёшь!
— Погоди, пошарю дубинку, — сказал Агафон, отходя в сторону, и тут же воскликнул: — Да вон же он, помчался как угорелый! Выскочил с обратной стороны.
Охотники не догадались осмотреть пень со всех сторон, а соболь ловко прикрылся толстым стволом дерева.
— Зря только его величество потревожили! — с усмешкой укорил Агафон.
— Ничего, в другой раз умнее будет. Это ему хороший урок — на пользу пойдёт.
— Перекусить, однако, пора, — напомнил Агафон.
— А я думаю, надо скорее уходить. Чуешь, снег размяк, а нам до торной дороги не меньше пяти километров топать. Солнце жжёт — спасу нет, хоть совсем не разболакайся. У меня вся спина в испарине.
И верно — только охотнички тронулись,
