знает, что он захочет сделать завтра.
– Мы играем в покер, – сообщил новому гостю Гершкович.
– В покер так в покер, – добродушно пробасил батюшка. – Благословляю. Можно и в покер…
Едва архимандрит уселся за стол, как расклад в игре изменился, успех перекочевал на сторону батюшки, он снял несколько кушей подряд и, не обращая внимания на завистливые взгляды покерщиков, неожиданно прочитал молитву, затем, поднявшись со стула, рывком отклеил от лица бороду.
– Я не архимандрит Зосима, как доложил вам лакей, я – Котовский!
Собравшиеся не произнесли ни одного звука, даже вздохов и тех не было, только вжались задами в стулья, тем и ограничились.
– Судя по тому, что никаких возражений не последовало, я забираю эти деньги для нужд тех, кто борется с интервентами, с белыми, зелеными, синими и прочими войсками, а также со всеми иными, кому мы мешаем жить.
Неспешно, складывая кредитку к кредитке, Котовский собрал кучу денег, получилось три солидных стопки, – рассовал их по карманам, в карман же положил и золотой хронометр, с которым так опрометчиво расстался Ковлер, сгреб в пригоршню золотые монеты и поклонился почтенному собранию.
– Честь имею, господа. Ведите себя пристойно и не обращайтесь за помощью в полицию. Это, во-первых, бесполезно, а во-вторых, наказуемо. Если я узнаю, что вы все-таки сообщили об отце Зосиме полицейским, то накажу вас. Понятно, господа?
Господа молчали, словно бы лишились дара речи.
– Не слышу радостных голосов, бодрых откликов на этот счет… Не понимаю, – с вами что-то случилось?
Похлопав себя по карманам, прикрытым просторной одеждой, Котовский еще раз поклонился и исчез.
За воротами к нему в то же мгновение подкатил извозчик на роскошной пролетке с шинами-дутышами, Котовский запрыгнул в лакированный кузов, вольно расположился на мягком кожаном сиденье и был таков.
Собравшиеся не посмели ослушаться его – о налете на особняк Остроумова полиция узнала лишь через два дня, да и то не от хозяина той пирушки, а из источников совсем иных…
Осенью восемнадцатого года было раскрыто одесское подполье, часть руководителей была арестована, работа и областкома и военно-революционного комитета была прервана.
Деникинская контрразведка, что называется, подтянулась, окрепла, объединила свои усилия с контрразведками петлюровцев и оккупантов и нанесла подпольщикам серьезный удар. Помогли, естественно, предатели.
Черное дело, которое вершили провокаторы и предатели, очень хорошо оплачивалось – причем не деникинскими кредитками, а золотыми царскими монетами.
Один такой любитель блестящего желтого металла оказался близок к Котовскому, и хотя сам Григорий Иванович не попал в руки контрразведчиков, несколько его ближайших помощников оказались в тюрьме.
Котовский, едва узнав об этом, приказал всем, кто входил в его группу, немедленно сменить жилье, погасить старые пароли и явки, уходить из своих домов не мешкая, – была дорога каждая минута, – что котовцы и сделали. Практически они растворились в многоликой, переполненной народом Одессе.
Но это была лишь половина дела, а существовала и вторая половина: надо было спешно выявить предателя, наказать его и освободить товарищей, арестованных деникинцами.
У подполья были свои законы, поэтому всем было приказано сменить свои фамилии, если кому-то было дорого прозвище – преобразовать его в новую фамилию и тем самым лишить контрразведку возможности нащупать семьи подпольщиков, отыскать их родственников и дома. Сменить свои «поисковые атрибуты» отказался только Котовский. Фамилия его была как флаг, приманка, на которую клевали и свои, и чужие.
На эту приманку поймали и предателя – сообщили ему, что в двенадцать часов дня Котовский будет встречаться на Мясоедовской улице со своими людьми в ресторане «Монте-Карло» (кстати, ресторан этот принадлежал небезызвестному Мишке Япончику) и пробудет там не менее сорока минут.
Об этом среди котовцев знали только два человека, одним из них был сам Григорий Иванович, и когда в полдень прощупали Мясоедовскую, то обнаружили, что она наводнена солдатами, полицейскими, шпиками в штатском, а в самом «Монте-Карло» целых четыре столика были заняты вежливыми деникинскими офицерами.
Явно офицеры эти приехали не с передовой.
– Вот ларчик и распахнулся, – удовлетворенно проговорил Котовский и потер руки. – Уходим. Делать нам здесь больше нечего.
Предателя они засекли через два дня выходящим из модного кинотеатра «Корсо», расположенного на Торговой улице. Покинув кинотеатр, этот человек прислонился к стволу каштана, чтобы проверить, не следует ли кто за ним, огляделся, ничего тревожного не засек, – действовал он, как подпольщик, которому грозит опасность, вел себя грамотно, в общем, – и двинулся вдоль улицы. Погода стояла такая, что не в войну, не в «кошки-мышки, кто кого подстрелит» играть, а сидеть в кафе около памятника дюку Ришелье, пить вкусное черное вино и рассуждать о породах лошадей, на которых по Одессе раскатывали известные лихачи, – солнце было ласковое, море призывно искрилось, приглашало на лодочные прогулки, а на площадке около самой большой в городе лестницы (впрочем, может быть, не только в городе, но и на территории всей Российской империи) крикливые толстые тетушки продавали роскошные осенние хризантемы… Цветы были белые, как рождественский снег где-нибудь на даче под Петроградом, сияли первозданной чистотой.
Предателя встретили на пересечении двух сонных, совершенно пустых улиц – создавалось такое впечатление, что здесь вообще не жили люди… Впрочем, нет, вон показалась какая-то пышная дама с кошелкой, перекинутой через локоть, следом еще одна, – с красным полупрозрачным шарфом, намотанным на шею.
Улица мигом обрела другой вид, сделалась обжитой, это заметил даже предатель, вытащил из кармана пиджака надушенный платок, промокнул им лоб. Чего-то уж очень здорово вспотел он, раньше так не потел…
Насторожиться бы предателю, спросить самого себя, что, собственно, происходит, но он пришел к выводу, что виной всему хорошая погода, еще раз промокнул лоб и сунул платок в карман.
Тут его окликнули. Голос был знакомый, предатель остановился, повернулся – его догонял Семен Горелый, которого он хорошо знал по шахматному клубу, но совсем не думал, не подозревал, что тот может быть подпольщиком. Пути их в подполье не пересеклись ни разу.
– Ты-то, Семен, чего тут делаешь? – спросил предатель.
– Да вот, спешу на свидание с морем… Хочу полюбоваться его жемчужным блеском.
Красиво умел говорить одесский шахматист Горелый. Красиво и легкомысленно. Предатель, обладавший острым нюхом, должен был бы насторожиться, еще раз почувствовать опасность, но он не почувствовал ее, хотя высказывание насчет моря посчитал не самым удачным примером – обычная одесская легковесность и не более того, покрутил головой, засмеялся тоненько и хлипко, словно птица, которая простудилась: ну ты, Горелый, и даешь! Вслух же проговорил:
– Может, ты еще скажешь, что будешь купаться? А что… Погода-то вон какая! – предатель вздернул голову, вскинул вверх обе руки, засмеялся было вновь, но в то же мгновение оборвал смех – в живот ему уперся ствол пистолета.
– Ты чего, Семен? – изумленно проговорил предатель – он так и не почувствовал опасности, хотя лицо у него начало сереть,
