русским.
— Простите, но Советский Союз тоже член Международного Красного Креста. Значит, это и его лекарства…
— Молодой человек, я не собираюсь вступать с вами в дискуссию. Я отвечаю за вверенное мне отделение, а значит, и за всех находящихся здесь на излечении! В том числе и за вашего русского! Вы же, насколько мне известно, не относитесь к персоналу больницы… Что у вас еще?
Лицо юноши стало жестким, тонкие губы сжались.
— Больше ничего, — сказал он, посмотрев доктору прямо в глаза, и вышел, хлопнув дверью.
Лайош долго раздумывал над тем, что же теперь предпринять. «Оперировать самому? Нет, такой ответственности я не могу взять на себя. Попросить Анну? Она операционная сестра и лучше меня справится с этим… А впрочем, она тоже, конечно, откажется… Неужели тут все такие? Эх, был бы сейчас доктор Вадас, он наверняка бы согласился сделать операцию». В эту минуту Лайош вспомнил о молодом Хамори. Он окончил институт три года назад. Когда-то они были большими друзьями. «Надо пригласить его сюда! Нет, сюда нельзя… Варга не разрешит ему делать операцию здесь. И все-таки нужно что-то предпринять!»
Лайош позвонил Хамори и подробно изложил суть дела.
— У нас тоже не лучше, — отвечал тот, — хотя есть и порядочные люди. Знаешь что? Попробуй доставить его к нам. А я подготовлю операционную… Жду!
«Пока все идет хорошо, — обрадовался Лайош. — Но где же найти машину? А если Варга не разрешит увезти раненого? Впрочем, сначала надо найти машину. Я еще покажу этому Варге! Все равно будет по-моему!»
Лайош попытался достать автомобиль у завхоза, но во дворе не оказалось ни одной машины. Последнюю санитарную машину только что забрал Фараго. Да если бы она и нашлась, под каким предлогом попросить ее? Но Лайош твердо решил добиться своего, теперь это стало для него делом чести. Правда, он не врач, но всегда серьезно относился к своему человеческому долгу. Да, так завещал ему, умирая, отец… Лайош был тогда одиннадцатилетним мальчиком. Не понимал он ни тревог отца, ни того, что означает желтая звезда на его рукаве[18]. Он все время пытался узнать, по взрослые скрывали от него правду. А затем пришел страшный день, когда у них в доме появились люди в тяжелых сапогах — нилашисты… Отец привлек к себе сынишку и в скупых словах сумел сказать ему так много!.. В то время Лайош, конечно, не мог до конца понять их глубокий смысл, но одна фраза на всю жизнь врезалась ему в память: «Будь человеком, сынок. Это самое главное в жизни… и самое трудное…»
— Что с тобой, Лайош? Наяву грезишь? Уж не влюбился ли? — раздался вдруг совсем рядом голос Ласло. — Чуть с ног не сбил меня! Что-нибудь случилось?
— Просто задумался, — отвечал Лайош. — Прости, пожалуйста.
— Нет, в самом деле, что с тобой? — допытывался Ласло. — У тебя такой странный вид.
— Что, что со мной! — запальчиво передразнил Лайош. — А то, что все вы умеете произносить красивые слова, и только! А сами убиваете, разрушаете…
Ласло с удивлением посмотрел на юношу, возбужденно размахивавшего руками.
— Кричите о «чистой революции» и демократии, а исподтишка, прикрываясь фальшивыми лозунгами, убиваете людей!
— Что за чушь ты мелешь? В чем дело? — с изумлением уставился на него ошарашенный Ласло.
— Я знаю, в чем!
— Тогда объясни мне! Чтобы и я знал…
— Ты тоже не лучше других. Вы все посходили с ума! Возомнили себя героями и забыли о самых элементарных человеческих обязанностях! — кричал студент.
— Послушай, Лайош, — поймал его за пуговицу халата Ласло. — Ты что? Оскорбить меня хочешь или в самом деле имеешь в виду что-то серьезное?
Приступ гнева прошел, и Лайош овладел собой.
— У русского парня, что лежит здесь, у нас, загноилась рана, — понизив голос, объяснил он. — Я попросил доктора Варга немедленно сделать ему операцию. А он отказался. Даже стрептомицина не дал. Пусть лучше сразу пристрелят его, чем обрекать человека на мучительную смерть.
— А больше никого нет, кто мог бы сделать операцию?
— Здесь нет. Я позвонил одному другу в больницу на проспекте Карла Роберта. Он согласен немедленно оперировать раненого, но мне не на чем отвезти его туда…
— Погоди-ка, — остановил его Ласло. — Я как раз отправляюсь с машиной на Андялфёльд[19]. Попутно могу и парня твоего подбросить. Зря кипятишься.
— Варга может не разрешить взять его из больницы, — усомнился Лайош.
— С ним я все улажу сам. А ты пока подготовь русского, — и Ласло быстро зашагал по коридору. Без стука войдя в кабинет, он застал главврача за весьма неблаговидным делом: тот поспешно засовывал в свою сумку извлекаемые из посылки Красного Креста коробочки с медикаментами.
— От Красного Креста… в подарок получил, — смущенно пролепетал захваченный врасплох Варга, но Ласло некогда было выслушивать его.
— Господин главврач, раненого советского солдата из вашей больницы я должен немедленно доставить в штаб национальной гвардии, — не моргнув глазом, соврал он. — Для порядка ставлю вас об этом в известность.
— Да возьмите, возьмите! Лишнюю заботу с моих плеч снимете. А то тут из-за него столько неприятностей. Еще лучше, если вы его вообще уберете! — подмигнул Варга юноше.
— Можете на меня положиться, господин главврач. До свидания!
Ласло умело вел машину. А знаки Красного Креста на ее бортах обеспечивали беспрепятственное продвижение по городу. Раненый лежал на заднем сиденье. Поддерживавший ею Лайош пристроился у него в ногах. Некоторое время ехали молча, затем Лайош спросил:
— Скажи, разве ты не ненавидишь тех, против кого сражаешься?
— Что это ты выдумываешь? — засмеялся Ласло, не поворачивая головы.
— Не знаю. Так просто, пришло в голову. Вот я бы не смог взять в руки оружие…
— Ты всегда считался человеком с поэтической натурой, — согласился Ласло. — Помню, как ты бывало спорил с Эржи. Без конца разглагольствовал о высоких идеалах, любви, долге…
— Ладно. Ты отвечай на вопрос: ненавидишь ты их или нет?
— Трудный вопрос, — помолчав, сказал Ласло. — По идее полагается врага ненавидеть. Только я не вполне уверен, что те, кто сейчас против нас, — действительно наши враги.
— Не понимаю…
— Сейчас объясню. Я участвовал в нескольких боях. В меня стреляли, и сам я стрелял. Но, если сказать по совести, делал я это с закрытыми глазами. Каждый раз, когда приходилось стрелять, мною овладевала какая-то необъяснимая слабость. Понимаешь, те ребята, что шли на меня с оружием, — такие же рабочие, как я. Сильнее всего я почувствовал это во время нападения на здание министерства внутренних дел. Тогда мне впервые пришлось стрелять. И вот, когда в окнах здания я увидел наших же ребят — матросов речной
