ран. Доктор Вадас как человек истинно гуманный, не потерявший совести, немедленно приступил к операции. Об этом узнает доктор Варга. Как бешеный, он врывается в кабинет к Вадасу и запрещает оперировать. Тот, не обращая внимания на его угрозы, продолжает свое дело. Тогда Варга появляется в операционной с вооруженными молодчиками. И они хотят стащить несчастного с операционного стола и добить. Вы понимаете? Хирург становится между ними и раненым, он исступленно кричит: «Тогда хватайте и меня вместе с ним!» Можешь себе представить, каково было ему в таком взвинченном состоянии продолжать операцию! Ну, разве это не сознательное убийство? Подлейшее преступление, за которое таким негодяям не может быть пощады! Я, например, многое готов простить людям невежественным, которые совершают проступки во власти животных инстинктов, слепых страстей, но не по велению разума. Можно найти тысячи объяснений самым бесчеловечным действиям обыкновенного убийцы. Но как объяснить такие же преступления, совершенные образованным человеком, врачом, глашатаем борьбы за культуру, являющимся в глазах людей олицетворением доброты и человеколюбия, всегда готовым прийти на помощь? И он — этот врач — убивает. Причем убивает хладнокровно, обдуманно, потому что отказ в помощи, благодаря которой можно спасти жизнь, равносилен убийству.
— Авоши заслужили того, чтобы их уничтожали! — запальчиво воскликнула медсестра.
— Я же не о том говорю, Аннушка. Мне, да и вам, вероятно, неизвестно, какие они совершили преступления. Не знаю я и параграфов законов. Но одно я знаю: даже смертный приговор в тюрьме не приводится в исполнение, пока осужденный не оправится от болезни или ранения. Аннушка, вы с вашими друзьями собираетесь строить новый мир. Что ж, стройте! Но стройте его так, чтобы он был лучше старого! Я мог бы долго перечислять вещи, которые охладили мой восторг…
— Как, у вас есть и другие подобные «вещи»? — насмешливо поинтересовалась девушка.
— Много, Аннушка! Очень много…
— Ну что ж, назовите их. Может быть, под вашим влиянием я тоже стану коммунисткой. Возможно, вам удастся переубедить и меня, — все с той же усмешкой говорила Анна.
— Вы действительно думаете, что я коммунист?
— Да.
— Очень жаль, но вы ошибаетесь. Хотя, если такое будет продолжаться, я, возможно, и стану коммунистом.
— Вы говорили, что можете долго рассказывать о вещах, которые охладили ваш пыл? Так почему же вы замолчали? — настойчиво требовала девушка.
— Хорошо. У нас в доме живет одна еврейка, еще молодая, лет тридцати. Муж у нее руководящий работник в Национальном банке. Сама она экономист на каком-то крупном предприятии. У них ребенок, очень милый мальчуган. Вдвоем с мужем они зарабатывали что-то около четырех тысяч форинтов. Двадцать пятого октября возвращаюсь я домой и слышу: идет собрание жильцов и выступает на нем эта самая дамочка. Ну, знаете, такой антисоветчины мне еще слышать не приходилось! Я просто оцепенел от удивления — ведь эта женщина сама состоит в партии! На следующий день я случайно столкнулся с ораторшей, и мне захотелось узнать, откуда у нее такая ненависть к русским. Ведь по сути дела им она даже жизнью своей обязана. Так вы знаете, что она мне ответила?
— Что? — полюбопытствовала Анна.
— За то, говорит, что русские навязали нам коммунизм! Так вы же сами партийная? — удивился я. — Заставили, говорит, вступить, могу доказать. А вообще вам-то какое дело? Что вы мне допрос устраиваете? Ну, думаю, она просто рехнулась, и ушел. А вчера слышу: на предприятии ее выбрали членом вновь созданного рабочего совета. Вот как все получается, Аннушка! Потому-то я и решил политикой не заниматься, а учиться. Стать хорошим фармацевтом. Ну, вы не пойдете со мной? Простите, мне пора разносить лекарства.
Взяв поднос, Лайош вышел. Он обходил палату за палатой, и для каждого раненого у него находилось доброе слово. В третьей палате он столкнулся с толстой сиделкой.
— Лайош, идите, ваш русский зовет вас. Опять ему что-то нужно.
— А почему вы не подали ему того, что он просит?
— Потому что я венгерка. У нас и своих раненых больше чем достаточно…
Лайош поспешил в палату номер четыре. Здесь в углу, у окна, лежал молодой советский солдат, лет двадцати, не больше. Лицо у нею горело.
— Как себя чувствовать? — на ломаном русском языке спросил Лайош.
— Плохо… очень больно… пить, — тихо, прерывающимся голосом ответил раненый русский.
Лайош внимательно посмотрел на рдевшее в лихорадке лицо раненого, на его сжатые от боли кулаки. Не нравилось ему это лихорадочное состояние. Сначала Лайош напоил раненого — тот пил жадно, большими глотками. Затем измерил ему температуру. Градусник показывал 39,8°. Быстрыми, но осторожными движениями Лайош снял с бедра раненого повязку. Так и есть: начиналась гангрена. Железы в паху набухли.
— Кажется, у вас заражение. Рану нужно немедленно чистить.
Раненый застонал и с мольбой посмотрел на Лайоша. Лайош переменил повязку. Остальные раненые равнодушно смотрели на студента и русского солдата. В этой комнатушке на шестерых, не считая русского, было всего три койки. Все они получили тяжелые ранения, и муки их невозможно передать словами. Двоим из них — семнадцатилетнему студенту и банковскому контролеру — вчера ампутировали обе ноги. Разница между ними и этим вот русским пареньком состояла только в том, что врачи лечили их по всем правилам медицины, а русским никто, кроме Лайоша, не интересовался. А он понимал в медицине ровно столько, сколько полагается добросовестному студенту фармацевтического факультета.
— Я сейчас вернусь, — сказал он раненому и поспешно вышел.
Лайош нашел доктора Варга в его кабинете.
— Что вам угодно? — не особенно приветливо спросил тот.
— Господин главврач, советского солдата нужно немедленно оперировать. Ему становится все хуже. А пока разрешите, пожалуйста, давать ему стрептомицин… Дело не терпит отлагательства.
— Скажите, мой юный друг, почему вы не заботитесь с таким же рвением о раненых венграх? Или их участь трогает вас меньше, а их раны не причиняют вам боли?
— Господин главврач, для меня все раненые одинаковы…
— К сожалению, я вижу, что вы занимаетесь одним только этим русским!
— Потому что никто другой им не занимается! Мне приходится и рану его лечить. А врач только изредка во время обхода мельком взглянет на него.
— Вы еще слишком молоды, мой милый друг, чтобы критиковать работу врачей. Вы этою не находите?
— Вполне возможно, господин главврач. Но я все же прошу вас разрешить давать ему стрептомицин!
— К сожалению, не могу этого сделать. Наши запасы медикаментов истощаются. Мы должны беречь их для своих воинов, для тех, кто сражается за нашу свободу.
Однако Лайош настаивал:
— Вчера прибыла большая партия лекарств от Красного Креста. Я сам видел, как их выгружали.
— Лекарства прислали борцам за освобождение, а не
