сотворения мира: к ним прибегало язычество для своих сивилл и оракулов, и римская церковь не всегда пренебрегала этими живыми уловками.
Известность гречанки Анастасии была так велика во всём городе, что привлекала к синьоре всё избранное общество.
Адская выдумка, на которую могла пуститься только донна Олимпия, решила судьбу Ноемии. Та, которой неосторожная честность отца Сальви поручила это сокровище, не хотела уже более с ним расстаться, она желала обладать этой драгоценностью одна и ждать, чтобы представилась возможность выказать её во всём блеске и великолепии.
Ноемия, обращённая в католицизм, потеряла бы всю прелесть её врождённой оригинальности, необходимо было, чтобы она осталась еврейкой.
Но не такова была воля тех, которые имели на неё тайные виды, хорошо известные её вероломной попечительнице; последняя, с обычной ловкостью, решилась, по-видимому, как бы потворствовать идее обращения, вести себя согласно с этой задачей.
Она испросила позволение самой направлять мысли Ноемии к католичеству и достигла того, что преследования и козни были прекращены, и она держала еврейку как бы на поруках.
Достигнув этих условий, синьора употребила все силы, чтобы показать Ноемии всё в настоящем свете, вполне убеждённая, что по прямоте своих чувств девушка вследствие этого не только не обратится, но и почувствует непобедимое отвращение к Риму и его вероучению.
Она сначала хотела показать ей суетные, шумные удовольствия света; время было благоприятное, так как наступил карнавал. Она отправилась с ней в Корсо.
Синьора Нальди, одетая в строгий, но богатый венецианский костюм, сама присутствовала при туалете Ноемии, для которого приготовила восхитительный греческий наряд, великолепный и роскошный. Платье отлично шло прелестной еврейке и увеличивало ещё больше привлекательность её красоты. Кокетливо надетая греческая феска, длинные локоны, вырезной камзол, обрисовывающий все её формы, элегантный тюник, нога отменно пропорциональная, обрамленная кружевами, выбор материй, гармония и контраст цветов, восточное изобилие бриллиантов, золота и блесток... всё пленяло и очаровывало взор.
Приехав в Корсо, синьора Нальди велела кучеру объехать сначала всю цепь и затем остановиться перед дворцом, который она ему указала.
Препятствие остановило скоро экипажи, наполненные масками: проходил конвой, ведущий приговорённого к смерти на место казни. По странному обычаю, причину которого трудно объяснить, карнавал в Риме обыкновенно открывается или смертной казнью, или публичной экзекуцией приговорённого к клейму и плети, или, наконец, отправкой партии каторжников на галеры. Не в назидание ли это народу, чтобы предостеречь его от излишеств в эти дни кутежей и своеволия.
Вся длинная улица дель-Корсо покрыта скамейками и амфитеатрами, места около ресторана Рюсполи стоят сумасшедших денег; на балконах, увешанных коврами, везде сидят множество масок; все экипажи убраны самым парадным образом; в блестящих многочисленных кавалькадах участвуют под масками молодые кардиналы и монсеньоры.
По всей улице толкается самая разнокалиберная толпа в нарядах, забавность которых превосходит всякое описание. Пёстрые и живописные костюмы римской кампаньи отличались особенным разнообразием и богатством. Тяжёлые полишинели разгуливали, побрякивая погремушками, которыми обыкновенно увешивают мулов. Между тем хорошенькие расторопные девушки, вооружённые иголками с нитками, нашивали маскам знаки, по которым их можно было бы легче распознать вечером во время бала.
Дождь конфетти, покрывающий всё это веселье облаком гипса, летел отовсюду посреди шума, гама, острот, шуток и всеобщей толкотни.
В этом смятении Ноемия, объезжая в карете синьоры Нальди Корсо, приметила всадника, одетого в богатый арабский костюм, который не отставал от дверцы экипажа; в ту минуту, когда она вышла на балкон дворца, с которого должна была любоваться зрелищем, взгляд её снова упал на эту маску, которая, казалось, не спускала с неё глаз.
Ноемия получала маленькие подарки цветами и конфетами, которыми обыкновенно обмениваются между собой женщины, как вдруг громадный букет на длинных складных щипчиках поднялся до балкона и попал прямо ей в руки; прежде чем сложиться, щипчики выхватили из рук Ноемии цветок, который она держала раньше, и девушка могла видеть, с каким жаром схватил всадник этот цветок, покрыл его поцелуями и спрятал в складках своего широкого арабского бурнуса. Вероятно, она это заметила, потому что вдруг лицо её покрылось ярким румянцем.
В букете, вручённом Ноемии, под розой была спрятана записка. Девушка достала её потихоньку и, как только представилась возможность, развернула и прочла с нетерпеливым любопытством. В ней было лишь несколько строчек, но они произвели на девушку живейшее впечатление. На лице её выразились страдание и досада, хотя можно было заметить и луч надежды.
Её предупреждали о новых опасностях; советовали не доверяться людям, на первый взгляд наиболее всего к ней расположенным, потому что в их руках она была лишь средством к достижению могущества; порок и разврат окружали её своими западнями и, может быть, тот, кто заботится о ней с сада Пинчио, будет иметь возможность спасти её от угрожающих ей опасностей.
Впрочем, записка была без подписи; все те же туманные, неопределённые выражения, ничего точного — неизвестность более жестокая, нежели страдания. Одно слово разъясняло несколько тьму: воспоминание о саде Пинчио было так сладко сердцу Ноемии. Она поспешно вернулась на балкон и стала искать глазами арабского всадника, лицо которого скрывала маска, но которого она надеялась узнать по статной грациозной фигуре.
Он исчез в толпе.
Двадцать третий час карнавала пробил на римских колокольнях, и две ракеты, пущенные с Венецианской площади, на которые последовал подобный же салют с площади народа, возвестили, что сейчас должна начаться скачка и пора прекратить проезд экипажей по Корсо. Офицер в сопровождении нескольких драгунов выехал из губернаторского дворца и приказал остановить подъезжающие кареты, а тем, что наполняли Корсо, повернуть в соседние кварталы. Вдоль всей улицы была поставлена двойная шпалера солдат.
При этих распоряжениях, возвещавших наступление скачки, балконы, окна и эстрады покрылись многочисленной разноцветной толпой, сияющей роскошью и блеском, вид которой представлял восхитительное зрелище.
Лошади, украшенные цветами и перьями, покрытые длинными кожаными ремешками, обшитыми бляхами, звучное бряцанье которых поощрял бег, и с привешенными на концах свинцовыми пулями, бившими коней по бокам, стояли в ряд за протянутой перед ними верёвкой. Около скакунов суетились конюхи в живописной одежде, словами и ласками стараясь сдержать их горячность.
Нетерпение животных, и без того очень сильное, ещё больше увеличивалось от поощрительных возгласов окружающей толпы.
При новом сигнале они кинулись к цели, которой был Венецианский дворец, где на балконе восседал римский губернатор, судья борьбы.
Ноемия внимательно следила за этим зрелищем, к которому уже пристрастилась, нетерпеливо ожидая, кому достанутся призы, состоящие из флагов и кусков материи, ещё накануне привезённых в Венецианский дворец, когда услышала рядом с собой разговор между молодым аббатом и старым офицером.
— Это
