казалось, что в самом центре католичества возник раскол. Было много очень серьёзных мнений о том, чтобы поднять против рождающейся ереси все давно заброшенные орудия инквизиции; но более благоразумные и осторожные советовали проявить терпение и умеренность или, другими словами, хитрость, скрытность и коварство.
Монсеньор Памфилио был призван в Квиринал; его просили немедленно съездить к синьоре Нальди, проповедь которой угрожала Церкви. Несмотря на то что слух об этом опасном учении был повсеместен, казалось, одно только высшее общество было посвящено во все его тайны, но если бы оно проникло в народ, то нельзя было даже определить предела его распространению.
Виновница этого нравственного возмущения — синьора сама не предвидела ничего подобного; она испугалась содеянного и отступила перед его ужасающим успехом.
Когда слова её открыли толпе чувственных женщин весь исступлённый восторг этого тайного учения, это сверхъестественное состояние, при котором предчувствие представлялось для восторженных умов приказом свыше, то безумию, неистовству и сумасбродству не стало границ и излишествам не было меры; самые безрассудные поступки в глазах сектантов казались божественным наитием.
В другое время Рим смотрел бы, не смущаясь, на эти религиозные неистовства; в других странах, и именно во Франции, уже случались подобные бурные увлечения благочестием; исступлённые фанатики, бесноватые и даже чудеса на могилах никогда не возбуждали гнева и преследования со стороны духовенства, потому что оно, умея всем искусно пользоваться, извлекало из этих порывов хорошие выгоды. Теперь духовенство было встревожено лишь потому, что не подозревало о чувственной стороне учения и потому не знало, из чего ему будет всего удобнее извлекать пользу для себя.
Материальное направление идей наряду со страстными, чувственными увлечениями секты не могли испугать тех, которые были настолько искусны, что всегда обращались прежде к чувственности, нежели к подлинному чувству; римская религия сумела согласовать эту распущенность мысли с тем раболепным подобострастием, в котором она держит истинный разум.
Однако же со всех сторон поднялось такое страшное и полное злобы и угроз гонение на секту, что необходимо было уступить требованиям, настоятельность которых была ужасна и неумолима.
Против этой необузданной бури, разразившейся от сильных мира сего, что могли сделать две слабые женщины, окружённые завистью и клеветой. Ноемия и её наставница прекратили свои поучения и сходки, но в преданных, верных сердцах учение осталось непоколебленным.
Мы часто видели удивление иностранцев тем странным союзом, который как бы сплачивает в одно обширное целое всех римлянок. Нигде в свете это женское сотрудничество, обыкновенно таинственное и инстинктивное, не было так сильно, так могущественно и так обширно, как в Риме.
Вследствие того-то от этих мистических попыток и осталось глубокое впечатление, которое развилось и усилилось благодаря беспечности римского населения и сходству наклонностей света и Церкви.
В Риме между этими двумя столь различными вещами существует поразительное единство.
Мы дали место этому эпизоду из истории римского общества, потому что он представляет одну из самых странных, бросающихся в глаза и характерных черт нравов Папской области; впоследствии мы встретим подобное и в политике, увидим, как независимость родится из рабства и как из нравственного унижения воспрянет свобода мысли.
Предзнаменования этого ещё темны и скрыты, но они существуют, как огонь на вулкане, извержение которого уже близко; цивилизации и прогрессу надлежит выяснить все пагубные последствия чрезмерной стеснительности, и эта часть задачи нам особенно дорога.
Как ни было мимолётно влияние этих необыкновенных идей на римские верования, мы не можем, однако, упустить из виду этот факт, столь важный для настоящего и, может быть, столь обильный последствиями в будущем.
Синьора Нальди, принуждённая официальным порядком отказаться от странной пропаганды, при помощи которой она думала возвратить своё влияние и положение, не упала, однако, духом при этой новой неудаче, она собрала все остатки своего разбившегося могущества и, вполне надеясь на эти остатки, начала борьбу с новой энергией. Чтобы скрыть свои намерения, она выдумала новые средства, которыми до сих пор ещё не пользовалась, и вернулась снова к суетности римских нравов и развлечений, оставив будто бы всякую серьёзную деятельность.
Извещённая наивными излияниями откровенности отца Сальви, некоторыми признаниями, которые она успела вырвать у Памфилио, синьора Нальди знала всё, что касалось Ноемии; ей даже была известна тайна её сердца, которой она никому никогда не доверяла. Она знала, что целью римской политики было принудить жидов преследованиями или обещаниями, которых бы, понятно, никогда не сдержали, к тому, чтобы они ссудили папскую казну суммой, столь необходимой в настоящее время святейшему престолу. Ей было также небезызвестно, что еврейские банкиры соглашались на эту ссуду лишь под условием пожалования всех тех общественных льгот, которых они долго и справедливо добивались.
Личная ненависть, которую чувствовал Памфилио к еврейке, причиной чего было увлечение его племянника, несколько неточных справок, по которым она считалась дочерью самого богатого еврея, частые посещения ею французской Академии, дружба с отцом Сальви, бывшим на дурном счету благодаря своему истинному благочестию, и доносы Карло возбудили против Ноемии ревность монсеньора и усердие римской полиции. Было уже решено захватить её в качестве заложницы или погубить её репутацию громким скандалом. Эта насильственная мера против девушки её нации не считалась бы даже особенно необыкновенной, и никто бы не стал хлопотать о её исправлении.
План уже должен был быть приведён в исполнение, но исчезновение Ноемии из жидовского квартала смешало все карты.
Прекрасная гречанка, которую синьора Нальди ввела в римское общество, имела громадный успех. Иногда, окружённая адептами секты, она брала лиру и пела на еврейском языке священные песни. Её слова были как-то особенно звучны и сильны и полны такой чистой, возвышенной гармонии, что души слушателей невольно возносились к небу. Если при этом случалось, что с появлением этих сильных ощущений и под мистическим обаянием синьоры Ноемия впадала в экстаз, тогда жаркая речь её звучала просто и возвышенно, подобно пророчеству; она возвещала величие Бога и унижение тех, которые ослушались Его воли; это восторженное состояние проявлялось всегда слезами и рыданиями, в которых её сердце находило отраду и счастье, от неё бежавшие.
Впечатлительная натура и крайняя чувствительность молодой девушки поддавались с увлечением этим порывам; она, казалось, сама вкушала чувственное наслаждение, которое и выражалось в истерическом припадке.
Наука даёт вполне естественные объяснения этим всем кажущимся феноменам; но невежество видит в них что-то чудесное и порабощается этими странными силами, источник которых ищет вне человеческого мира.
Ноемия обладала этой обворожительной силой в необыкновенной степени, её красота и томная грация ещё больше увеличивали силу обаяния.
Эти опыты религиозного исступления далеко не новы, они существуют почти со времени
