что я имею в виду. Как ни странно, он даже не рассердился.
— Поэтому я не думаю, чтобы вам надо было нападать на какого-нибудь нонса за то, что он насилует детишек. Сами вы не издевались над своими детьми, но вы довели до максимума вероятность того, что над ними будут издеваться.
Он ушел из моего кабинета в более спокойном настроении, чем когда входил, и я потом ни разу не слышал, чтобы он напал на кого-нибудь из других заключенных. Та стремительность, с которой он понял суть дела, позволила мне в очередной раз предположить, что умственные способности заключенных зачастую гораздо лучше, чем обычно принято считать. И они совершают преступления не потому, что (как Лютер на заседании рейхстага в Вормсе) «на том стоят и не могут иначе»[22].
Заключенным, «находившимся под Правилом», предоставлялось специальное крыло. Средний возраст узников там был гораздо выше, чем в «обычной зоне». Там нередко можно было встретить какого-нибудь старика, ковыляющего с палочкой (независимо от того, действительно ли она ему нужна). Вероятно, эти узники хотели создать впечатление собственной уязвимости, чтобы получить максимально возможную защиту (тогда как во всех прочих местах тюрьмы арестанты вечно хотели казаться неуязвимыми). Ведь только ужасный трус накинется на старика, который не может передвигаться без палки, верно?
Некоторые заявляли о своей невиновности и утверждали, что стали жертвой заговора. Часто случалось, что обвинения против них (уже через много лет после их преступления — быть может, мнимого) выдвигала целая группа лиц (обвинителей), которые рассчитывали получить компенсацию, даже если обвинения будут не доказаны, а просто встретят доверие общества (средства на такие выплаты, конечно, в основном извлекаются из кармана налогоплательщиков).
Само сходство между историями обвинителей часто считалось своего рода подтверждением справедливости обвинения, но мне иногда казалось, что думать таким образом — это (в некоторой степени) как покупать несколько экземпляров одного и того же номера газеты в попытке убедиться, правду ли там пишут. В то же время те или иные ужасные издевательства все равно продолжались без особых помех — и, вероятно, в истории человечества так было всегда. Мне было жаль бедных присяжных, вынужденных принимать решения по таким делам. Если обвинение справедливо, но обвинителю не верят, это вдвое усугубляет вред, нанесенный преступлением; но когда невиновного осуждают и затем с ним до конца жизни обращаются как с виновным, это тоже чудовищно.
Время от времени я встречал узников, осужденных за то, что в Америке с похвальной экономией слов называют statutory rape (изнасилование, определяемое по статутному праву): за половую связь с несовершеннолетним лицом, не достигшим официального «возраста согласия».
Все их рассказы походили друг на друга (что, конечно, еще не делает их правдивыми). Эти люди никогда не отрицали, что формально виновны, но девушки всегда были «зрелыми для своего возраста» и завлекали мужчин, не сообщив им о своем возрасте; при половых сношениях не принято требовать свидетельство о рождении. Связь вполне счастливо продолжалась некоторое время, но потом кончалась (что неизбежно). Лишь тогда либо девушка доносила на мужчину, либо, если ее родители уже знали, что происходит (как часто бывало), они подавали жалобу на него. По сути, его в итоге признавали виновным не за то, что у него был секс с этой девушкой, а за то, что он перестал заниматься с ней сексом.
Когда такие мужчины заявляли, что родители девушки и без того знали о происходящем, другие заключенные считали их столь же виновными, как если бы родители ничего не знали, поэтому эти мужчины считали свое наказание несправедливым.
Что можно сказать в защиту таких людей? Безусловно, дети (особенно девочки) в наши дни достигают физической зрелости намного раньше, чем когда-то. Как утверждают некоторые специалисты, на протяжении последних трех десятков лет средний возраст менархе[23] каждое десятилетие понижается на год, а средний рост девочек каждое десятилетие увеличивается на дюйм. Некоторые журнальные статьи, ориентированные на двенадцатилетних девочек, в основном рассказывают о том, как сделать себя сексуально привлекательной. Верно и то, что многие британские девочки воспринимают окончание каждого школьного дня так, словно их заветная мечта — как можно скорее освоить профессию проститутки.
Мне довелось беседовать с некоторыми родителями, которых можно считать соучастниками незаконных половых сношений их ребенка с мужчиной постарше. Объясняя, почему они не положили этому конец, они неизменно прибегали к схожим доводам. Первым делом они заявляли, что «не могли их остановить». Это довольно убедительный аргумент, хоть он и не объясняет, почему они не разоблачили мужчину как правонарушителя.
Помню одного пациента, который попытался покончить с собой с помощью передозировки, потому что ему угрожали тюрьмой, если он не заставит свою пятнадцатилетнюю дочь прекратить прогуливать школу. Но что, спрашивал он, ему было с ней делать? Силой доставлять ее к входу в здание школы и потом стоять там на страже, чтобы она не сбежала?
Если бы он хоть пальцем к ней притронулся, она могла бы обвинить его в нападении; а я встречал немало подростков, отлично осознающих этот законодательный запрет на применение силы и использующих его для того, чтобы бросать вызов родителям. Можно было бы сказать — он сам виноват, что дочь его в грош не ставит. Заявить, что она такая, какой ее сделали он и ее мать. Это верно во многих случаях подросткового сопротивления такого рода, но все же не во всех.
Бывает, что непослушные, «трудные» дети уже рождаются такими. Существуют дети, которые будут непокорными, даже если родители старательно соблюдают все советы доктора Бенджамина Спока или кого-то еще, кто является современным эквивалентом этой ныне забытой фигуры. У меня сложилось впечатление, что страдания этого отца вызваны не только возможностью тюремного заключения (полагаю, весьма отдаленной, ибо я никогда не видел, чтобы человека посадили за такое правонарушение), но и просто досадой и раздражением, причиной которых стала его капризная, непослушная дочь. Он принадлежал к «белому рабочему классу», а значит, власти могли преследовать его без лишних опасений. Я видел много девочек-мусульманок, которым отцы не разрешали посещать школу (вопреки британскому законодательству), но я ни разу не слышал, чтобы власти вмешивались — несмотря на страстное желание этих девочек учиться в школе.
Еще один аргумент, который был в ходу среди родителей, потворствовавших незаконным половым сношениям своих дочерей с мужчинами более старшего возраста: мол, официальный возраст согласия (шестнадцать лет) — сущая нелепость. При этом они не заявляли, что, поскольку дети в наши дни созревают гораздо раньше, возраст согласия надо бы понизить — скажем, до четырнадцати лет. Они не требовали
