с лучистой головой.
И темнеет самый светлый в мире голос,
Скорбно-чувственный горячий голос твой.
Скорбен голос твой — в нем зреет безнадежность,
Он горяч — он мукой мира накален.
Плачь — не плачь, она предсмертна, эта нежность.
Прячь — не прячь, я сердцем слышу тайный стон.
Вот смотрю на обессиленные руки
(Драгоценнее не встретить мне нигде…),
Эти руки — два свидетельства о муке,
Об отчаяньи, обиде и стыде.
Обнимаю обескрыленные плечи,
Приникаю к страстной скорби губ и рук.
Друг любимый, драгоценный, безупречный,
Милый-милый, бедный — нежный — нужный друг,
Раскололось наше счастье, размололось,
Распылилось в желтой маре мировой…
И мутнеет самый чистый в мире голос,
Скорбно-чувственный и томный голос твой.
111. Разлука («Вот и все, что на память осталось…»)
Вот и все, что на память осталось
От любви горделивой, как флаг, —
Только злая ленивая жалость,
Пожеланья здоровья и благ.
Да суровое счастье свободы
(Все погибло, дрожи — не дрожи!..),
Да тяжелый презрительный отдых
От объятий, бессонницы, лжи.
Мы друг другу, пожалуй, не судьи,
Только сердце свое затаит:
Ничего никогда не забудет,
Никогда ничего не простит.
112. Разлука («Как в море корабли, как волны в океане…»)
Как в море корабли, как волны в океане
(Где в теме встречи — рокот расставанья),
Как поезда в ночи… (Скрестившись, как мечи —
Два долгих и слабеющих стенанья.)
Как в море корабли… О, нет, совсем не так.
И проще, и страшней: в безбрежном мире буден
Мы разошлись с тобой, родной и нежный враг,
Как — разлюбившие друг друга люди.
113. Разлука («Опять над душою полночной…»)
Опять над душою полночной
Старинная реет тоска:
Любовная радость непрочна,
Любовная мука крепка.
На мир, балаганный и чумный,
Нисходит опять тишина:
Любовная радость безумна,
Любовная горечь умна.
И вновь расцветают построчно
Спокойствие и чистота:
Любовное счастье порочно,
Любовная мука свята.
114. Все в порядке
Тише… Что ж, что оказалось ложью
Все, чем жил, — все, от чего умрешь!
Ведь никто тебе помочь не сможет,
Ибо слово п о м о щ ь тоже ложь.
Все в порядке. Улица и небо…
Тот же звон трамваев и авто.
Грустно пахнет зеленью и хлебом…
Все, как было: все — не то, не то.
Ты забыл, что наша жизнь смертельна,
Ты кричишь в надежде беспредельной.
Не услышит — никогда — никто.
— Друг мой…
Нет ни друга, ни ответа.
О, когда бы мог не быть и я!
За домами, в пыльные просветы,
Сквозь деревья городского лета,
Проступает, чуть катимый ветром,
Белый океан небытия.
115. Поездка в Сэн-Реми
I
Это было третьего апреля
Девятьсот тридцать второго года
(Тысячу опустим для удобства).
В мире было холодно и сыро.
Шли дожди. Под непрестанным душем
Городскими черными грибами
Расцветали зонтики поспешно,
А в лесу: грибы-дождевики.
В мире было холодно и пусто.
Днем над ним текло слепое солнце
С древним равнодушием, а ночью
Безучастно леденели в небе
Городские неживые звезды.
Лишь звезда забытых переулков,
Полумертвая звезда окраин,
Да большие звезды гор и пляжей,
Да живые звезды деревень —
Всем своим дрожанием и блеском
Трепетали: о борьбе и смерти,
О любви, о тайне, о судьбе.
И протягивали к нам лучи,
Острые, как мудрость или жалость.
В мире было холодно и гулко.
Стервенели страны и народы.
(Ночью мнился мне тревожный звук —
Скрип зубов… иль треск последних тронов?)
Явственно шатались государства,
Страны загорались, над землею
Реяли пары небытия
В день, когда — используя свободу
(Это было третьего апреля) —
Я набрал разнообразных фруктов
У бесстыдной радостной торговки
С жадными и щедрыми глазами,
И, смешавшись с праздничной толпою
Серозубых жителей предместий
И демократичных парижан,
Сел в гремучий юркий дачный поезд,
Бойко побежавший в Сэн-Реми.
II
Был ранний час. В купе, со мною рядом,
Сидела пара, обнимаясь крепко.
В окне мелькала живопись предместий:
Застенчивая зелень и заборы,
Приземистые низкие вокзалы,
Заброшенные люди и дома,
Ныряющие в пыль, — и неизбежный
Рекламой обесчещенный домишка,
Несущий миру весть о Дюбоннэ.
Чуть-чуть покачиваясь в такт колесам,
Выстукивавшим что-то на мотивы
И Соломона, и Экклезиаста,
Я незаметно начал слушать шепот
Моих соседей.
О, скучные и вязкие слова,
О, нищие любовники, как жалок
Был их любви непраздничный язык.
О, бедные, когда б они узнали,
Как говорили о любви — другие,
Предтечи их: Петрарка или Данте,
Овидий, Пушкин, Тютчев или Блок.
И стыдно стало мне за их любовь:
Весь день томиться где-нибудь в конторе,
Или склоняться над какой-то блузкой,
Иль как-нибудь иначе продавать
Свой день, свой труд, свой пот, свою судьбу
Тому, кто даст тебе немного денег,
И после — оплетенных скукой — дней
Дождаться воскресенья, дня свободы,
Когда ты миру друг и ветру — брат,
И встретиться с желанною своею
И ничего ей не уметь сказать,
И ничего от бедной не услышать
Умнее, музыкальнее, живей
Бездушных и заплесневелых слов
О том, что
