обычном своем режиме, когда беглецу надоедало сопротивляться усилиям мощных скрытых приводов.
— От его толчков в стены сквозь поры в облицовке потолка автоматически подавался усыпляющий газ, — проговорила с гордостью госпожа Одо. — Как только он перестал биться в стены лабиринта, подача газа прекратилась и передозировки не произошло. Ему, конечно, в узкой клетушке было тесновато, так что ни свернуться клубочком, ни подложить под щёку ладонь он оказался не в состоянии. Просто, засыпая, он свалился как-то неловко на бок и задрал зад… Посмотри, как он улёгся, у него руки остались где-то за спиной, кверху кистями. Наручники не потребовались. Зато наутро он пробудился в своей постели и вряд ли смог сразу вспомнить, что выделывал этой бурной для него, но не для охраны, ночью.
— Теперь и я вижу, что не следует вместо дурака Богу молиться, — успокоенно рассмеялся Миддлуотер. Фраза вырвалась у него совершенно неожиданно для себя самого, на русском. — Русский, будучи ненормальным, ведёт себя, как обычный человек: ищет выход из безвыходного положения, рвётся к свободе. Правильно. Всё за себя надо делать самому. Кроме глупостей, ведущих в тупики. Меня ты убедила, подобное на себе я испытывать не хочу. И никому не пожелаю. Вот разве только выспаться… Нелишне, но нет времени. И комфорта для сна в твоём лабиринте маловато. По сути, лабиринт-сторож — это тоже гуманное оружие.
Госпожа Одо удивлённо приподняла брови, подумала и согласно кивнула:
— Да, тоже, сэр. Вероятно, уже скоро ты сможешь разговаривать с Борисом Густовым по-русски. Что касается пословицы… Я сейчас как раз изучаю русские пословицы, и эта звучит: «Научи дурака Богу молиться, так он и лоб расшибёт». Как тебе нравится моё произношение, Джим?
— Ого! Оно почти безупречно! Я изумлён и восхищён. Я в восхищении!
— Я говорила тебе, что у меня собственный метод сверхускоренного изучения языков.
— У каждого своё. А помнишь, Эйко, это высказывание: «Я в восхищении!»? Откуда, ответь мне, цитата, дорогая? — спросил Миддлуотер.
— Ты победил, Джим, пока не знаю…
— Бессмертный Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита». Это высказывание много раз повторялось на балу у сатаны.
— Прочту или прослушаю обязательно. Ты меня уел, — чисто по-русски, под конец фразы вполне конкретно выразилась госпожа Акико Одо и вернулась к более привычному английскому:
— Однако на вторую же ночь Густов вновь попытался повторить неудавшийся было побег. На этот раз он действовал молниеносно и успел пролететь, подобно метеору, почти половину пути до выходной двери. А дальше произошло всё то же самое. Сперва прекратилось его продвижение к выходу из здания. Потом закрылся путь обратно. Борису становилось всё теснее и теснее. Своими действиями он сам включил подачу газа и уснул. Пришло время воздаяния за неправильно выбранное поведение. И я ускорила работы по размыванию того, что так ему понравилось в чужой душе. Я смою, вычищу из его памяти всё то, что позволяет русскому считать себя американцем Майклом Уоллоу. Вряд ли и теперь он замышляет новый побег. А если побежит снова — никуда он не денется, итог будет тот же самый.
Миддлуотер был совершенно удовлетворён тем, что увидел на этот раз, и почти успокоился.
— Не желает ли мистер полковник отужинать? — Госпожа Одо постаралась быть отъявленно любезной в качестве гостеприимной хозяйки дома и, кроме того, задала этот вопрос по-русски с видимым удовольствием. — Нынче жареная треска под бобовым соусом и салат с кремом из сладких бататов и морских водорослей, сэр.
— Нет, благодарю, я снова сыт, а самое «горяченькое» я оставил на потом. Иначе не смог бы с тобой общаться. Я устал, да и не по мне такие зрелища, но деваться некуда. Сейчас ты мне его… Хочу сам теперь взглянуть на этого твоего русского. И я уеду.
Миддлуотер поднялся и попросил:
— Пожалуйста, покажи мне его.
Госпожа Одо вывела на монитор картину обзора палаты, в которой пребывал русский лётчик, и пояснила, что его сейчас поведут на процедуры в бассейн:
— Именно этими процедурами осуществляется ускоренное изъятие личности, в которую он себя поместил.
— Он сейчас в состоянии обслуживать себя? — спросил Миддлуотер, демонстрируя своим вопросом, что несмотря на утомление, он способен всеохватно контролировать ситуацию и проявлять свою заботу о деле даже там, куда не всякому боссу захочется заглянуть.
— Никто не упрекает нас за пору младенчества, — с печальной снисходительностью и тоже чуть устало улыбнулась госпожа Одо. — В чём-то он сейчас действительно похож на младенца и делает свои интимные дела сам, но когда подтолкнёшь. С ним в этом плане очень хорошо обращается Саи-туу.
— Прекрасно, подотрёт ему задницу, хоть какая-то реальная польза от монаха… Пожалуйста, проводи меня к твоему русскому, — сказал Миддлуотер. — Я всё-таки хочу посмотреть на него живьём.
Они поднялись на лифте в лечебный корпус и остановились в холле, ожидая, когда в сопровождении служителя-санитара русского поведут в бассейн на специальные процедуры.
Акико взглянула на Миддлуотера и поняла, что американцу было бы неприятно и, пожалуй, страшновато прикоснуться к Густову. Тогда она сама подошла к Борису и положила ему ладонь на спину. Густов двинулся вперёд неверными шагами. Русский лётчик пошёл через холл, а она осталась стоять на месте, и к ней приблизился Миддлуотер. Двигаясь, как человекоподобный шагающий механизм, Борис добрёл до стены, почти в неё уперся и остановился. Похоже, он и не видел поворота из холла в коридор. Служитель подошел к Борису и под руку повёл его в процедурный кабинет, где перед бассейном на тело больного должны были наклеиваться датчики объективного контроля. Одновременно эти датчики тщательно изолировались от влаги.
Миддлуотер двинулся вслед за Борисом, замер в дверях кабинета и долго ещё смотрел на больного. Борис остановился посреди кабинета и принялся водить руками с растопыренными пальцами в воздухе. Коренастый служитель, собиравшийся раздевать больного, отошёл в сторонку.
Борис не замечал вокруг себя никого и ничего, просто стоял и водил руками перед собой и над собой, словно своими замысловатыми движениями что-то ловил или доставал из воздуха, а временами как будто рвал что-то и обрывки с нескрываемой ненавистью отбрасывал.
Джеймс пересилил себя, медленно приблизился и заглянул русскому в глаза. Ему показалось, что они у Густова настолько неживые, что его явственно обдало мертвенным холодом из жухлых, со съёжившимися глазными яблоками очей больного. Зрачки у свихнувшегося русского походили на две полые трубки, уводящие в глубины не души, а в какой-то немыслимый леденящий мрак, в жуткую чёрную пустоту. Миддлуотер отшатнулся.
— Посмотри на его губы, Джеймс, — негромко сказала госпожа Одо, останавливаясь за спиной американца. — Сейчас я не могу понять, что он беззвучно шепчет. Мы
