наизусть. Он преследовал Пушкина этим желанием и предложением. Тот, наконец, согласился и стал приготовляться к труду. Однажды приходит он ко мне и говорит: "А знаешь ли, как приготовляюсь я к переводу, заказанному мне Козловским? Сейчас перечитал я переводы Дмитриева Латинского поэта и Английского Попе[320]. Удивляюсь и любуюсь силе и стройности шестистопного стиха его".
Кн. П. А. Вяземский, I, стр. 161.
Графиня Нессельроде[321]… раз без ведома Пушкина взяла жену его и повезла на небольшой Аничковский вечер[322]… Пушкин ужасно был взбешен этим, наговорил грубостей графине и, между прочим, сказал: "Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю"[323].
П. В. Нащокин по записи П. И. Бартенева. Бартенев, стр. 42.
Я помню, как однажды Пушкин говорил мне, что он терпеть не может — когда просят у него: не на водку, а на чай. При чем не мог скрыть своего легкого неудовольствия, когда я сказал, что распространяющийся в низших сословиях народа обычай пить чай благодетелен для нравственности, и что этому нельзя не радоваться. — "Но пить чай, — возразил Пушкин с живостью, — не русский обычай".
Н. И. Тарасенко-Отрешков. Воспоминания. PC 1908, Ns 2, стр. 433.
Начало года.
*… Входит Пушкин.
[Нащокин]. — "Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на сего юношу: во-1-х, он вчера в первый раз сбрил усы, во-2-х, влюбился в Елену Яковлевну Сосницкую[324], а в-3-х, сочинил хорошие стихи и не соглашается прочесть тебе".
"Усы — его собственность; любовь к Елене — грех общий: я сам в молодости, когда она была именно Прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами, а юноше скажу: берегись! а что касается до стихов, то в сем грехопадении он обязан покаяться передо мной".
Говоря это весело, в pendant тону Нащокина, Александр Сергеевич взял меня под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел с правой стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал: "Кайся, юный грешник!..". По прочтении письма к Ленскому, Александр Сергеевич сказал свое всегдашнее словцо: "Ну, вот и прекрасно, и очень хорошо". Из второго письма к сестре, после описания сна, где я видел, между прочим:
Друзей, начальников, врагов…
указательный перст поэта быстро длинным ногтем чертил по запятой, как бы выскабливая ее: "Запятую прочь! маленькое тире, знак соединительный: начальники враги— слова однозначущие!.." По окончании чтения благодушный судья сказал: "Вот мой приговор: можете напечатать эти стихи с подписью: Александр Пушкин… я протестовать не буду". Я, конечно, понимаю теперь, что все это было снисхождением великой души…
Н. И. Куликов. Пушкин и Нащокин. PC 1881, № 8, стр. 609–610.
* Вот некоторые из возражений Александра Сергеевича: "А! вы все судите по прежнему времени, когда я с вами, гуляя по Питеру, растряхивал карманы, наполненные золотом? Да, правда, теперь у меня полон сундук новых сочинений… это наследство детям… Не печатаю затем, что теперь на мой товар запросу нет! Фадеюшка[325] охаял, а Смирдин спустил цену, вот я и припрятал товар. Ведь мы — купцы, а ныне творчество — коммерчество".
Н. И. Куликов. Пушкин и Нащокин. PC 1881, № 8, стр. 611.
Январь.
Когда появились его [Языкова] стихи[326] отдельною книгою, Пушкин сказал с досадою: "Зачем он назвал их: "Стихотворения Языкова"! Их бы следовало назвать просто: "Хмель"! Человек с обыкновенными силами ничего не сделает подобного; тут потребно буйство сил".
Н. В. Гоголь. В чем же, наконец, существо русской поэзии.
7 января.
* Пушкину в особенности нравится моя пьеса: "Зеркало старушки". Он меня встретил восторженным восклицанием: "Ваша Серафима — прелесть!".
Бар. Е.Ф. Розен С. П. Шевыреву. РА 1878, II, стр. 48.
29 июня.
* На другой день, 29 июня, рано утром, пешком с Черной речки, первым явился А. С. Пушкин. Поздоровавшись с дорогим гостем, Павел Войнович представил ему и нас артистов; а, относясь ко мне, прибавил: "А сей юноша замечателен еще тем, что, читая все журналы, романы и следя за литературой, никак не мог дочитать Ивана Выжигина"[327]. Александр Сергеевич, пожав мне еще раз руку, сказал: "Лучше сей рекомендации и не надо".
Н. И. Куликов. Пушкин и Нащокин. PC 1881, № 8, стр. 604.
* [У П. В. Нащокина, в именины Петра и Павла]. Пушкин лег грудью на подоконник; взглянул направо, сразу заметил крикуна и, повернув голову к нам, стоявшим у окна, сказал: "Тот рыжий должно быть именинник!" Повернув голову направо, закричал: "Петр!" — Что, барин? — "Сангелом". — Спасибо, господин! — "Павел!" (В такой куче и Павел найдется). — Павел ушел. — "Куда? Зачем?" — В кабак… Все вышло! Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь? — "Я и старушку матушку твою знаю". — Ой? — "А батька-то помер?" (очень вероятно, у такого лысого). — Давно, царство ему небесное! Братцы, выпьемте за покойного родителя!
В это время входит на двор мужик со штофом водки; Пушкин, увидав его раньше, закричал: "Павел! с ангелом! Да неси скорее!" Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, ему объясняя, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина: "Так, стало, и деревню нашу знаешь?" — Еще бы не знать! Ведь она близ реки? (Какая же деревня без реки?) — "Так, у самой речки". — А ваша-то изба, почитай, крайняя? — "Третья от края. А чудной ты барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?" — Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе… — "Так… Теперь смекаю…" — А вот мать жаловалась на тебя: мало денег высылаешь. — "Грешен, грешен! Да вот все на прокля-тое-то выходит", сказал он…
Н. И. Куликов. Пушкин и Нащокин. PC 1881, № 8, стр. 604–605.
Начало июля.
Крестовский остров.
* "Я не могу более работать", отвечал он [Пушкин] на вопрос, не увидим ли мы вскоре какое-нибудь новое его произведение.
"Здесь бы я хотел построить себе хижину и сделаться отшельником", прибавил он с улыбкою.
"Если бы в Неве были прекрасные русалки", отвечал мой спутник, намекая на прекрасное юношеское стихотворение Пушкина "Русалка" и приводя из него слова, которыми она манит отшельника…
"Как это глупо! — проворчал поэт — никого не любить, кроме самого себя".
"Вы имеете достойную любви, прекрасную жену", сказал ему мой товарищ.
Насмешливое, протяжное "да" было ответом.
Потом он стал говорить о красивой лошади, купленной
