Борис Львович Модзалевский
Разговоры Пушкина
Памяти Бориса Львовича Модзалевского
Идея настоящей книги принадлежит покойному Борису Львовичу Модзалевскому. Увлеченный мыслью собрать воедино устные высказывания Пушкина Борис Львович согласился принять на себя не только редактирование этой книги, но и общее направляющее руководство нашей работой. В письме к А. Н. Тихонову, от 26 января 1928 г., Борис Львович замечал по поводу нашей работы, уже близившейся к концу: "По моему личному убеждению и по впечатлению от просмотра части работы, книга будет интересная для широкой публики и полезная для специалистов… Работа большая и трудная; она будет проделана по такому исключительному, полному и хорошо подобранному материалу, какой сосредоточен в Пушкинском Доме".
Книга эта, — на-ряду с третьим томом "Писем" Пушкина, — является последним трудом, которым был занят Борис Львович. В нее вложил он частицу своей большой души, для нее урывал часы от своего отдыха, всегда слишком кратковременного, чтобы поддержать его гаснущие силы.
Для нас эта книга, поэтому, навсегда останется драгоценной памятью о последних часах совместной работы с Борисом Львовичем, работы под его руководством, в которой еще раз отразилась его творческая мысль и его глубокая, проникновенная любовь к Пушкину.
После смерти Б. Л. Модзалевского завершение начатой им редакционной работы приняли на себя Юлиан Григорьевич Оксман и Мстислав Александрович Цявловский. Ими книга была прочитана в рукописи и сделан ряд ценных указаний, воспользовавшись которыми мы взяли на себя смелость почесть нашу работу законченной.
В процессе работы неоднократно пользовались мы советами и указаниями также Н. В. Граве, Н. В. Измайлова, И. А. Кубасова, П. Е. Рейнбота, В. И. Саитова, А. А. Сиверса, И. М. Троцкого, С. П. Шестерикова и С. Я. Штрайха. Всем упомянутым лицам приносим свою искреннюю и глубокую благодарность, равно как и сотрудникам Пушкинского Дома и Русского отделения Государственной Публичной библиотеки, — в особенности А. В. Николаеву, — с исключительной готовностью приходившим нам на помощь.
Разговоры Пушкина
"Много алмазных искр Пушкина рассыпано тут и там в потемках; иные уже угасли, в едва ли не навсегда".
В. И. Даль (1844).
"Одушевленный разговор его был красноречивою импровизациею, потому что он обыкновенно увлекал всех, овладевал разговором, и это всегда кончалось тем, что другие смолкали невольно, а говорил он. Если бы записан был хоть один такой разговор Пушкина, похожий на рассуждение, перед ним показались бы бледны профессорские речи Бильмена и Гизо"[1].
Так отзывался о Пушкине Ксенофонт Полевой, отнюдь не принадлежавший к числу его апологетов. Но богатейшая Пушкиниана не располагает подобными записями. Между тем, в мемуарной литературе сохранилось множество весьма разноречивых свидетельств о Пушкине-собеседнике. Друзья поэта утверждали, что беседа его "стоила его произведений"[2]. Нащокины рассказывали П. И. Бартеневу "о том удовольствии, какое они испытывали в сообществе и в беседах Пушкина. Он был душа, оживитель всякого разговора"[3]. Неизвестный корреспондент И. И. Лажечникова, еще в 1832 году, писал, что, "разговаривая с Пушкиным, замечаешь, что у него есть тайна — его прелестный ум и знания. Ни блесток, ни жеманства в этом князе русских поэтов"[4]. Гр. А. Д. Блудова вспоминает Пушкина с его "веселым, заливающимся, ребяческим смехом, с беспрестанным фейерверком остроумных, блистательных и добродушных шуток"[5]. Л. С. Пушкин свидетельствовал даже, что "гениальность его брата выражалась преимущественно на словах, особенно в разговорах с женщинами"[6]. Между тем, А. А. Муханов (в 1827 г.) писал брату о Пушкине: "Постарайся с ним сблизиться; нельзя довольно оценить наслаждение быть с ним часто вместе… Он стократ занимательнее в мужском обществе, нежели в женском, в котором, дробясь беспрестанно на мелочь, он только тогда делается для этих самок понятным"[7]. Т. Н. Грановский, однажды имевший случай долго беседовать с Пушкиным, "причислял этот разговор к приятнейшим в своей' жизни"[8].
Встречаются и иные отзывы: В. И. Сафонович разочарованно вспоминает, что, во второй половине 20-х гг., к Н. К. Загряжской "на вечера являлся по временам поэт Пушкин; но он не производил особенного там эффекта, говорил немного, больше о вещах самых обыкновенных"[9]. Наблюдательный и умный современник, гр. П. X. Граббе, обедавший в 1834 г. с Пушкиным и Н. Н. Раевским, вспоминал: "К досаде моей, Пушкин часто сбивался на французский язык… Русской плавной, свободной речи от него я что-то не припомню: он как будто сам в себя вслушивался. Вообще пылкого, вдохновенного Пушкина уже не было"[10]. Еще прежде того, в конце 1829 г., встретился с Пушкиным эсквайр Томас Рэйкс и отметил, что у Пушкина за целый вечер вырвалось только одно примечательное выражение[11].
В действительности, конечно, Пушкин оставался неизменно интереснейшим собеседником. "С месяц тому, — писал после смерти поэта М. Коркунов, — Пушкин разговаривал со мной о русской истории; его светлые объяснения древней "Песни о полку Игореве", если не сохранились в бумагах, невозвратимая потеря для науки"[12]. "Разговор его был полон жизни", вспоминал А. И. Тургенев[13].
Уже из этих немногих отзывов, принадлежащих лицам, находившимся в различных взаимоотношениях с Пушкиным, явствует, сколь трудно на основании чужих впечатлений, чужих восприятий составить себе представление о беседе Пушкина. Очевидно одно, что в обществе близких и интересных ему людей Пушкин был исключительно занимательным собеседником, тогда как в большом обществе, либо в среде людей чуждых и безразличных, он бывал замкнут и молчалив[14].
Многие собеседники Пушкина, — подобно упомянутому В. И. Сафоновичу, — встречаясь с ним, ожидали услышать от него нечто особенное, необычайное или даже специально наводили его на "возвышенные" темы. Всех их наперед ожидало жесточайшее разочарование. Пушкин, по самому складу своего характера, конечно, менее всего склонен был удовлетворять праздное любопытство таких наблюдателей. В этом отношении весьма характерен рассказ, в свое время напечатанный П. И. Бартеневым: "Встреча немца с Пушкиным". Незадачливый собеседник поэта тщетно пытался навести разговор на стихи Пушкина, на русалок, на "прекрасную, теплую, северную ночь" и т. д. Пушкин на все отвечал совершенно "прозаически", не поддаваясь на эти дешевые уловки.
Быть может, ярче всего короткий отзыв Л. С. Пушкина о красноречии своего брата: "…редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чем-нибудь близком его
