— Ну да, — не станешь ведь спорить с отцом, который хочет лучшего мужа для дочери, — согласилась я.
— Можно задать вопрос? Сколько времени продлится твое пребывание в этом новом амплуа? Пока смерть не разлучит вас с Джейсоном? Или до конца следующей недели, когда тебе надоест готовить фрикасе и ты пошлешь все к черту?
Какое там фрикасе? О чем она? Пришлось возразить:
— Можешь не сомневаться, не такой я человек, чтобы пренебречь своими потребностями. На данный момент моя потребность — Джейсон. Насколько он счастлив, настолько и я.
— Видишь ли, — уныло произнесла Габриелла, — так принято говорить. Но я точно знаю, что все это неправда.
Я тоже не считаю это правдой. Каждый дурак знает, что это пустые слова. Ты полагаешь, что, говоря так, производишь впечатление сказочно счастливой, но на самом деле это больше свидетельствует о твоем личном проигрыше. Даже если ты кого-то очень любишь, его счастье никогда не заменит тебе твоего. Оно может вообще не совпадать с твоим. Если бы у всех супругов оно совпадало, я осталась бы без работы. А в данном случае мне хотелось быть искренней, но подвернулось шаблонное выражение. Что же касается ублажения Джейсона до конца моей жизни… ну, может, меня переедет автобус до того, как мне стукнет сорок! К тому же вряд ли это реально — соблюдать режим очистки, увлажнения и уснащения тониками дольше месяца, не обанкроться при этом; но я на самом деле собиралась попробовать. Я хотела узнать, что скажет Джейсон, когда изо дня в день я буду подавать ему жареных цыплят на высоких каблуках (на каблуках — я, а не цыплята).
У нас с Джейсоном были все шансы для создания счастливой семьи. Я сознавала, что в последние пять лет ничего не сделала для укрепления наших отношений, он же потратил на это много сил. Если бы я также приложила хоть немного усилий, мы с ним могли бы жить в мире и согласии. Поэтому я должна теперь сделать все возможное и невозможное, даже цыплят научиться жарить.
— Эй, Габи? Ты тут? У тебя настроение как будто испортилось. Ты все еще не ешь углеводы?
Совсем недавно Габриелла пришла ко мне, а у меня был хлеб из итальянской кондитерской, похожий на наш чайный. Инстинкт мне подсказывал, что Габриелле он понравится. Ставлю его на стол вместе с маслом и сыром, а по выражению ее лица можно подумать, будто я подала ей волчьи ягоды или мухоморы. «Прости, Ханна, — извинилась она, — но для меня этот хлеб — как яд. Он же белый, в нем пустые калории. А индекс угрозы гликемии в нем около сотни». — И принялась за сыр. Я ела этот хлеб, ожидая после каждого куска, что упаду замертво.
— Да не в этом дело. Со мной все в порядке. Просто я устала. Но тем не менее… Приходи завтра в восемь, когда Джуда уложим спать. Дам тебе урок на тему «Как стать идеальной женой для Джейсона». — Она помолчала. — Постучи, не звони, чтобы не разбудить ребенка, — добавив это, она повесила трубку.
Я только покачала головой. Вот уж кто при любой качке найдет для себя устойчивое положение.
Моя прическа не произвела фурора на работе только потому, что на этот раз, для разнообразия, объектом насмешек избрали другого. Один из наших внештатных сотрудников, Рон, вел слежку из фургона, стоящего через дорогу от дома объекта, и после семи часов монотонного времяпрепровождения, прерванного только единожды — ребенок сорок минут бросал теннисный мячик об стенку машины, — он решил перекурить. Кто-то в соседнем доме, заметив дым, решил, что фургон горит, и позвонил пожарным. Перекур Рона прервали шесть громил в шлемах, взломавшие двери фургона и обрушившие на Рона с близкого расстояния десять тонн пены.
Рону пришлось соврать им, что жена не разрешает ему курить дома, поэтому он заперся от нее в фургоне.
Они, естественно, поверили, потому что мужчины убеждены, что все жены такие. Я не стала бы их обвинять, я в душе тоже так считаю.
Звоня в двери дома Олли и Габи, я вдруг задумалась: кем я, собственно, намереваюсь стать? Традиционной женой? Хорошей женой? Несчастной женой? Или смесью из всего этого? Как выразилась однажды Мартина:
— Я стала смесью самой себя.
Я не хотела стать производной разных вариантов жен. Все, что я делаю, убеждала я себя, расширяет мой опыт. Если некоторым мои действия покажутся немного раболепными и антифеминистскими, я напомню им, а заодно и себе, что я проявляла к Джейсону недостаточно уважения… раньше. Как-то это надо было компенсировать.
— Тебе же сказано было — стучать! — Габриелла сказала это так громко, что могла сама разбудить всех детей в округе. И, втаскивая меня за руку в дом, спросила: — Почему ты еще белая? Что случилось с твоим «Сен-Тропез»?
— Я запишусь на завтра, — солгала я. — Нет, я сама это сделаю. Не доверяю тебе.
Мы сердито смотрели друг на друга.
Потом я заметила на полу сумку синего цвета с изображением якоря и желтой веревочной бахромой. Я съежилась:
— Это чье?
— Ханна, я… — начала Габриелла.
— Привет, — закричала моя мама, выглядывая из-за кухонной двери, и улыбаясь своей самой доверчивой улыбкой. — Это я!
Глава 17
— Кого я вижу! — воскликнула я.
С матерью я всегда общаюсь особым тоном, ставшим привычным с годами, — небрежным, слегка официальным, но не грубым. Если бы она спросила, почему я так с ней разговариваю, я всегда могла бы сослаться на занятость или усталость. Но она никогда не спрашивала. Наши отношения разрушались постепенно, как, бывает, растворяется брошенный в воду хлеб. Она не пыталась протестовать против этого. Иногда я удивлялась ее глупости. Ну, не вышло наладить отношения одним путем, простая логика подсказывает — попробуй другим. Это знают даже крысы. И все же мать терпела сложившиеся отношения, оставаясь мягкой и услужливой.
Разве она не знала, что чем больше делаешь для окружающих, тем хуже они к тебе относятся? Она что, воображала, что в один прекрасный день я вдруг ни с того ни с сего изменю свое отношение к ней, просто в ответ на ее молящий взгляд? Ее поведение меня возмущало: если бы ее действительно беспокоила моя холодность, она бы задумалась о ее причинах. Видимо, в детстве я не понимала, за что ее ненавижу. Скорее всего, у меня было инстинктивное ощущение, что она сильно обидела отца. Позже, став достаточно взрослой и поняв, что значит «иметь связь», я уже осознанно подогревала в себе отвращение к ней.
Все знают, в чем заключаются материнские обязанности, — наставить своих детей на путь истинный. Но она приняла предложенный мной путь.
Не могу сказать, что никогда не чувствовала к ней любви, — вы меня поймете, если когда-нибудь ощущали в себе прилив любви ко всему миру. Вдруг ловишь себя на мысли, что у тебя в жизни все хорошо, и сразу чувствуешь нежность ко всему вокруг. Такое бывает редко, но случается. Обычно такое состояние души сопровождается некой тоской по прошлому, по тому времени, когда все в жизни было просто и понятно. В такие моменты я вспоминаю, например, что когда у меня впервые получилось самостоятельно пить из стакана, мама сидела рядом и аплодировала мне. И тогда мое сердце сжимается от любви к ней.
