Наутро и у Феди, и у Ларисы началась уже не придуманная, а по-настоящему взрослая жизнь. Надо было подавать документы в вуз, сдавать дополнительные экзамены. Вскоре среди абитуриентов у Феди появились новые друзья и подруги, и Лариска из параллельного вскоре забылась, как забывается приятный сон, отодвинутый дневными заботами и делами в дальний угол памяти. Впрочем, она с тех пор тоже ни разу не позвонила. Видимо, Лариску, как и Федора, захватила студенческая жизнь, а с ней новые, более интересные, чем школьные, знакомства, экзамены, планы и, конечно, романы.
Феде было странно представить, что после того выпускного вечера прошло уже десять лет. Теперь перед ним стояла уверенная в себе молодая женщина и насмешливо смотрела на него. Он с трудом узнавал в красотке с модельной, как сейчас говорят, внешностью, неловкую, пьяную «в хлам» дылду из параллельного с острыми коленками и локтями, затащившую его целоваться на другой этаж. Федор смутился. Он всей своей задубевшей, казалось, за столько лет шкурой почувствовал неловкость. Показалось, что рядом с длинноногой ухоженной девушкой он смотрится не слишком презентабельно даже в новом костюме. Первым порывом было сбежать, пока кто-нибудь из проходивших мимо разодетых. дамочек не обдал презрительным взглядом. Однако Федор взял себя в руки и важно сообщил:
– Вот, аккредитовался в Думу от «Актуалки». Не только тебе, Лариска, подфартило в местной дешевой столовке обедать!
– Скажешь тоже, «столовке»! – фыркнула Лариска. – между прочим. я помощник депутата! Шеф буквально через день ходит на деловые встречи в рестораны. Конечно, и меня с собой берет, чтобы я, так сказать, моей красотой его деньги оттеняла. Понятно, не только, конечно, для этого. Хочет, чтобы я на его деловых встречах все по ходу замечала, запоминала и потом ему рассказывала. Сам-то он большой любитель выпить, а в таком состоянии многое упустить можно. Не поверишь, Федька, все дорогие кабаки в центре Москвы с ним обошла, могу уже, как Есенин, писать «Москву кабацкую». Его-то жена дома сидит, дел у нее и без кабаков хватает. Знаешь, сколько у них недвиги? За всем уследить надо, всем управлять…
– А депутата Петра Ивановича Кузнецова ты, случайно, не знала? – спросил Федор, не дослушав ее болтовню.
– Того, который недавно помер?
Федор кивнул.
Лариска сделала большие глаза и заговорила шепотом:
– Мой шеф с ним иногда ужинал. Как-то он рассказал в подпитии, что отца этого Кузнецова застрелили в девяностые. Там какая-то мутная история с участием КГБ случилась. Видимо, группировки, дербанившие в то время страну, его денежки между собой не поделили. Я слышала от шефа, что сына Кузнецова после того, как его отца убили, гэбисты не забыли, помогли ему в жизни неплохо устроиться. Потом Петр и сам не растерялся. Скупил акции нефтяных компаний, завел успешный бизнес, сумел даже в Думу по списку КПРФ избраться. Ты же знаешь, у силовиков круговая порука. Там, как в масонских ложах или даже в сектах, своих не бросают! Между прочим, Петр Иваныч нежадный был, всегда что-нибудь вкусное мне в приемную приносил – шоколад элитный, фрукты экзотические в красивой корзиночке на восьмое… В общем все, что секретаршам дарят, чтобы их расположение получить.
– А Петр Кузнецов случайно не говорил при тебе, что кому-то отомстить за отца хочет?
– В каком смысле, Федя, отомстить? Такие люди с пистолетом за врагом не гоняются. Это когда было! Теперь врагов разоряют: скупают их акции, проводят рейдерский захват зданий и компаний, подговаривают знакомого банкира не давать врагу льготные кредиты под хороший процент. В общем, если какой-нибудь богатенький предприниматель окажется в долгах, то он и сам добровольно из жизни уйдет, без всякого постороннего насилия. У нас же дикий капитализм, Феденька, а не революция и красный террор.
– Ларис, а ты сама-то веришь, что депутат Кузнецов умер своей смертью? – решился Федор задать главный вопрос.
– Да кто ж его знает? Там, в верхних слоях атмосферы, всякое бывает. А почему ты спрашиваешь?
– Да потому, что следом за ним мой приятель Макс Крохотов отправился в свой журналистский рай. Туда, где нет ни главных редакторов, ни цензуры, ни акционеров, где можно писать все, что хочешь, и тиражи твоих изданий растут прямо на глазах, а «облако» означает не память в Гугле или в Яндексе, а натуральное белоснежное облако, где заседает небесная редколлегия из лучших журналистов Москвы.
– Федя, молчи! Ужас-ужас! Услышав про Макса, я целый день проревела. Знаешь, мы учились в одной группе с Крохотовым – в «Вышке», на политологов. Он частенько лекции прогуливал, потому что уже тогда работал в газете и мотался по командировкам. Вся эта скучная теория была ему по барабану, потому что Макс типичный газетчик был. Легкий на подъем, отчаянный, остер на язык. Всегда читала его статьи в «Актуалке» и поражалась его въедливости и литературным способностям. Он ведь золотым пером в газете считался, правда?
– Да, его все читали – и обычные люди, и кремлевские чиновники. Блестящее перо, эксклюзивная информация, неизвестно, где и как добытая, тщательная проверка фактов. В последние недели Макс, я слышал, в Думу зачастил. Ты его случайно у своего шефа не встречала?
– Заходил к нему в кабинет пару раз, о чем они там говорили без свидетелей – понятия не имею.
– Поможешь со своим шефом встретиться?
– Только в обмен на поцелуй!
– Лариса послала Федору такой недвусмысленный взгляд и столь нежный воздушный поцелуй, что парень смутился и покраснел, как тогда в школе на выпускном.
Ленинградское шоссе
начало девяностых,
Удар был неожиданным и пришелся в солнечное сплетение.
Кузнецов согнулся пополам, но устоял на месте.
– Совесть есть? – спросил он отдышавшись. – Не стыдно бить старика? Мне, между прочим, семьдесят уже.
– Старики, бля, живут на копеечную пенсию и чужие бабки не тырят, – громила потер кулак правой руки, и Кузнецов впервые за этот день по-настоящему испугался. Он понял, что это только начало. Прелюдия, так сказать. Сейчас с ним будут делать то, что показывают в фильмах про бандитов. Сопротивляться и тем более просить о пощаде было бессмысленно. Оставалось молить бога о скором и не слишком мучительном конце…
То утро не предвещало ничего плохого. Кузнецов не спеша, со вкусом позавтракал с Верой, затем, допив кофе, поставил кружку в раковину и сообщил, что поедет на дачу. Вера взглянула на него молча, в ее глазах муж увидел горечь и грусть. Пять лет она жила под гнетом страшной тайны. То, что опасные секреты мужа – не ее женские фантазии, что обстоятельства, которые нельзя исправить, реально существуют, Вера понимала. Приближается что-то страшное – это она ежеминутно ощущала всем своим хрупким телом, которое в последнее время стало чем-то вроде резонатора и отзывалось на малейшие изменения в настроениях и даже взглядах мужа. Нередко Вера среди ночи просыпалась в слезах. В ответ на безмолвные вопросы мужа она ссылалась на возраст, бессонницу и головную боль, но уснуть до утра уже не могла.
