А.П. Бестужев стал автором и русско-прусского договора 1743 года. Договор, как мы упоминали, был неискренним с обеих сторон, но стороны пошли на него, чтобы хоть как-то насолить Франции. Фридрих II надеялся этим на какое-то время нейтрализовать Россию и предлагал возобновить русско-прусский договор 1740 года, подписанный во времена регентства Анны Леопольдовны и позволявший ему получить гарантию на его завоевания в Австрии, но Бестужев настоял на том, чтобы взять за образец договор 1726 года, менее выгодный для Пруссии.
1744 год стал годом решительных сражений вице-канцлера с французской партией на поле дипломатической и тайной войны. Он начался для России не совсем удачно: ставленник Елизаветы Петровны на шведском троне наследный принц Адольф-Фредрик, вопреки энергичным протестам Алексея Петровича, женился на сестре Фридриха II Ловисе Ульрике, и состоялся брак английской принцессы Луизы с датским кронпринцем. Группировка европейских держав снова складывалась не в пользу России, из-под ног Бестужева стала уходить почва, ибо он почувствовал охлаждение к нему Лондона. Форин Офис предложил ему подписать соглашение с Копенгагеном, и Бестужев, связанный по рукам и ногам обязательствами перед голштинским двором, выдвинул Копенгагену условие, согласно которому Дания формально отказалась бы от всяких прав на Голштинию. Естественно, Дания ответила отказом, и тем дело и закончилось.
Положение вице-канцлера осложнилось ещё и тем, что конференц-министр М.И. Воронцов «с лёгкой руки Марде-фельда» стал менять к нему своё благосклонное отношение, а это сильно мешало Бестужеву-Рюмину получать непосредственный доступ к императрице, поскольку все дела ему приходилось докладывать императрице через конференц-министра Воронцова. Нужно было сначала «обрабатывать» Михаила Илларионовича и вставлять в его уста некоторые свои наиболее щекотливые и важные мысли, а это не всегда удавалось. Нужно было всячески изворачиваться, юлить и подобострастничать, обращаясь к младшему по рангу лицу с угодливыми письмами и подписывая их выражениями типа «всепослушнейший и всенаиобязательнейший слуга».
Как пишет Валишевский, «Елизавета не любила англичан и относительно Бестужева питала чувства, сходные с физическим и нравственным отвращением. Она всегда старалась избегать его общества. Он был ей неприятен, скучен, раздражал её, вместе с тем импонируя ей знаниями, которые она долго считала выдающимися, и дарованиями, казавшимися ей незаменимыми до тех пор, пока её не приучили обходиться без них».
Валишевский, оценивая деятельность Бестужева на посту канцлера негативно, явно преувеличивал степень неприязни императрицы к своему вице-канцлеру. Очевидно, что она не питала к нему тёплых чувств, но её отношение к нему вряд ли доходило до степени физического или нравственного отвращения. При дворе были более отвратительные типы, с которыми императрица была вынуждена общаться и поддерживать отношения. Возможно, она была бы и рада обойтись без Бестужева-Рюмина, но не могла. Так что все уговоры и нашёптывания Шетарди и Лестока о замене его Румянцевым или Нарышкиным на неё не подействовали.
Шетарди, неофициальный посол Франции, потерпевший крах в деле заключения мира со Швецией в конце 1742 года, был отозван домой, но торжествовать победу вице-канцлеру было ещё рано. Надвигалось так называемое лопухинское дело, или дело о заговоре де Ботты, непосредственно угрожавшее безопасности братьев Бестужевых, но, слава Богу, и сам Алексей Петрович, и его брат, обер-гофмаршал двора и кавалер ордена Андрея Первозванного (он получил его в коронацию Елизаветы Петровны) Михаил Петрович, вышли из него целыми и невредимыми. Помог всесильный А.Г. Разумовский (1709–1771). По всей видимости, императрица всё-таки проявила «респект» к Бестужевым, оказавшим ей и государству немалые услуги.
ДЕЛО ЛОПУХИНЫХ
21 июля 1743 года по Петербургу разнёсся слух об открытии важного антиправительственного заговора. Императрица, находившаяся в Петербурге инкогнито, отложила свой отъезд в Петергоф, откуда в столицу немедленно прискакал Лесток. Ночью везде по улицам ходили патрули.
В беспокойном ожидании прошли три дня, а 25 июля в пятом часу пополуночи генерал начальник Тайной канцелярии Ушаков, генерал-прокурор Трубецкой и капитан гвардии Григорий Протасов арестовали подполковника Ивана Степановича Лопухина, сына бывшего генерал-кригскомиссара С.В. Лопухина (1685–1748), близкого к опальному гофмаршалу Левенвольде человека и с приходом Елизаветы к власти попавшего в опалу. К матери арестованного, Наталье Фёдоровне Лопухиной, урождённой Балк, племяннице известной Анны Монс и бывшей статс-даме при дворе Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны, приставили караул.
…Всё началось с того, что Н.Ф. Лопухина решила послать с оказией, поручиком Бергером, записочку своему возлюбленному — сосланному Елизаветой в Сибирь графу и бывшему обер-гофмаршалу Р.-Г. Левенвольде. Записку Наталья Фёдоровна передала Бергеру через своего сына Ивана. Бергер, поручик лейб-кирасирского полка, курляндец, отправлялся в Сибирь в качестве главного охранника Левенвольде, но ехал он туда с большой неохотой.
Лопухина была близкой подругой обер-гофмаршальши А.Г. Бестужевой, а потому хитрый курляндец, показавший себя уже прежде ненадёжным человеком, в записочке Лопухиной сразу усмотрел возможность доноса и шанс на то, чтобы остаться в столице. Он немедленно отправился с запиской к Лестоку, и тот от неё чуть не подпрыгнул от радости. Лесток уже страдал от нереализованной мести к вице-канцлеру Бестужеву, и сразу принялся за дело. Ничего, что речь шла о жене М.П. Бестужева, — семья-то одна.
Сама записка на заговор явно не тянула, но Лестоку подвернулся сын Лопухиной Иван, камер-юнкер при дворе Анны Леопольдовны, а теперь потерявший место и топивший свою тоску в трактирах. Бергеру по заданию Лестока предстояло в присутствии свидетеля выпытать у Ивана Лопухина более подробные сведения, послужившие основанием для отправления указанной записки. Бергеру не составило особого труда войти в контакт, а потом и в доверие к подвыпившему графу Ивану и узнать от него, что тот очень тоскует по старым временам, и что настоящим царём России он считает царевича Ивана Антоновича. Вот этого было уже достаточно, чтобы Бергер явился в Тайную канцелярию и заявил «слово и дело». Свидетелем на беседе Бергера с Лопухиным выступил адъютант принца Гессен-Гомбургского майор М. Фалькенберг.
25 же июля Бергер и майор Фалькенберг были допрошены.
Бергер показал, что 17 числа он в трактире познакомился с Иваном Лопухиным, а после трактира их беседа была перенесена в дом Лопухиных, где хозяин стал жаловаться, что после свержения Анны Леопольдовны его понизили в чине, а новая государыня — незаконнорожденная и занимает русский престол не по закону. Караул, который был приставлен к царевичу Иоанну Антоновичу в Риге, проявлял к узнику симпатии, так что освободить законного наследника и возвести его на русский престол не представляло никаких трудностей. Иван Лопухин намекнул, что через несколько месяцев в России произойдут большие перемены.
Фалькенберг, со своей стороны, рассказал, что Иван Лопухин критиковал нынешнее правление, особенно Лестока, называя его «канальей», и хвалил «бывших» — Остермана и Левенвольде; утверждал, что прусский король окажет помощь Иоанну Антоновичу, а «наши, надеюсь, за ружьё не примутся». На вопрос майора, скоро ли всё это будет, Лопухин ответил утвердительно и обещал в случае удачного переворота не забыть и про Фалькенберга. Фалькенберг поинтересовался, не было ли в этом деле других сообщников, и Лопухин, поколебавшись с минуту, назвал австрийского посланника де Ботта д'Адорно (1693–1745) как верного слугу и доброжелателя рижского узника.
