и строго следуя салфетке, Тихонин и Мария без приключений добрались до отеля. Он располагался на холме. Вдали и вокруг во тьме мерцали на невидимых горах огни жилья. Выйдя из машины, измученная Мария облокотилось обеими руками на капот. Немного отдышалась. Потом спросила, разминая шею:
– Чем знаменито это гетто?
В ответ Тихонин рассмеялся.
– Чем я тебя развеселила? Тебя совсем меня не жаль? Я плохо выгляжу, я понимаю, но это не смешно…
– Прости, но я не о тебе… Я вспомнил о Шен Фине; расскажу тебе потом.
– Да уж, не сейчас. Но, надеюсь, не забудешь…
– Само собой, – сказал Тихонин и поспешил ответить: – Если верить пресс-релизу, тебя здесь ждет, помимо ужина с ночлегом, бассейн и весь набор водных процедур: хамам, к примеру, и, главное, массаж. Тебе он точно не помешает.
Время было полуночное, и, пресс-релизу вопреки, ужин их уже не ждал, зато все прочее оставалось к их услугам круглые сутки. Тихонин проводил Марию на массаж и пошел ждать ее в бассейне. Там под высокой, стеклянной ночной крышей стоял ровный несильный гул голосов; сонно к ним прислушиваясь, он различал лишь русские слова: соотечественники кучками толпились по углам и бортикам бассейна. Поплавав, побродив в воде, потом оставшись в ней стоять по грудь, Тихонин вдруг заснул, держась за бортик, и Мария громким гулким голосом говорила ему во сне: «Ты о чем? Может, об этом хватит? Уже сорок лет прошло» – и он ей отвечал не без ехидства: «Уже? Да неужели? А я-то зазевался, не заметил». И Мария недовольно отзывалась с прежним гулом: «Довольно, прекрати хохмить, а то утонешь». Он открыл глаза и увидел перед собой лицо Марии: она стояла в воде по самую шею, опустив ему на плечи мокрые ладони:
– Разве можно спать в бассейне? Всего на час оставила, а он тонуть собрался!.. На массаж пойдешь? Ариф хорош, и он готов.
Она обернулась, посмотрела вверх, и он невольно проследил ее взгляд. Над ним на бортике стоял высокий парень в тренировочных штанах и майке; поигрывал мускулами и приветливо улыбался. «Ариф, – подумал Тихонин, не вполне проснувшись. – Имя турецкое, но эти черные длинные ресницы, особенно верхние, что кверху загибаются, – они как у египтянина… Да, он, пожалуй, египтянин…»
– Нет, – сказал он, глядя снизу. – Поздновато для массажа.
Ариф смиренно опустил ресницы, улыбнулся и пошел прочь по краю бортика.
Тихонин вдруг проснулся среди ночи, оттого что понял: Марии рядом нет. Он сразу вспомнил, на чем прервался его сон – то были загнутые кверху черные ресницы массажиста, – и испугался. Еще не зная, что предпринять, спустил ноги с кровати – но скрипнула дверь лоджии; Мария в халате, наброшенном на плечи, вернулась к нему, виновато поеживаясь:
– Я не сплю, потому что не ужинала. Я голодна, Тихоня. У нас ничего не найдется?
Он расстроился:
– Извини, я, дурак, не позаботился, – но вспомнил вдруг: – У нас есть огурцы!
…Они сидели рядом на кровати и ели старые огурцы. Ножа, чтобы их очистить, в номере не нашлось, и жесткая кожа громко скрипела на зубах.
– Скажи, – спросил Тихонин, доев второй по счету огурец. – Как ты от него избавилась?
– Ты о ком?
– Я об опаснейшем из антидепрессантов… Потому спрашиваю, что принято считать: женщинам труднее справиться с собой, чем нам… справиться с зависимостью, я хотел сказать.
– Не знаю, – Мария отложила на тумбочку недоеденный огурец. – Просто перестала… Вернее, просто выпала из компании скучающих подруг.
– Но как ты справилась со скукой?
Мария помолчала. Поднялась, прошлась по номеру. Спросила:
– Ты и вправду хочешь знать, как я одолела скуку?
– Я же спросил! – сказал Тихонин.
– Тогда держись, я расскажу …………………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………………………………………..
Я выпала, как я сказала, из нашей бабской компании, осталась дома наедине понятно с кем и, трезвая, я вдруг себя увидела, увидела как есть, как в ядовитом зеркале. Увидела себя привязанной к крыльцу, как такса Ося… нет, скорее, все же Вова: у него глаза покорные, а у Оси никакие, и у Лили никакие – я этих двух все время путаю… Такой вот я увидела себя – и отвязалась, во всех смыслах… Короче, я ушла к тряпичнику: он ищет ткани по Европе, выбирает их, скупает и продает в Америке различным модельерам. Он тряпичник, но я называла его Шляпник – он слишком пестро, даже цветисто одевается… и он позвал меня однажды во Флоренцию. Я влюблена во Флоренцию, Шляпник влюблен в меня: чего бы мне еще?.. Он был женат, однако; все рассказал жене по-честному; они как-то договорились меж собой, расстались по-хорошему – чего бы мне еще, казалось? Развода она, правда, не дает, потому что католичка – и блюдет интересы их общей дочери… Ну и ладно бы, казалось, что мне с того?.. Да только в их договоренности был один пункт, о котором я не знала – или знала, но не придала значения. Пункт был такой: если по какой-то надобности или нечаянно этой католичке случится встретиться со Шляпником, меня там быть и близко не должно. Иначе пусть о дочери забудет, как-то так…
И вот мы с ним летим в Фиренцию, в мой особенный рай. Селимся в отеле «Микеланджело» – не в самом центре, но и близко к центру; зато там тихо и нет толп… И – бац! Католичка летит в Рим, потом зачем-то во Флоренцию по своим, по католическим делам. И представляешь, забронировала номер – где?
– В отеле «Микеланджело», – уныло подсказал Тихонин.
– Ты догадлив… А дальше начинается кошмар. Мой Шляпник истерически пытается меня переселить в другой отель – а где в сезон взять во Флоренции свободный номер, если ты его не заказал за месяц?.. Католичка прилетает и въезжает. Я еще никуда не переселена… Как ему быть, бедняге?
– Он запер тебя в шкафу, – предположил Тихонин неохотно.
– Здесь ты не угадал. И ты не куксись, ради всего святого: дело это прошлое, ничем во мне не зацепилось… Нет-нет, я не в шкафу была. Он отвел меня в ресторанчик, подальше от отеля, и оставил в этом ресторанчике. Я целый день там просидела, съела, я думаю, кастрюлю минестроне, потому что за счет заведения – так хозяин, всё правильно поняв, захотел меня утешить: он весь день кормил меня томатным супом и целый день все подливал и подливал кьянти в мой бокал. И я с тех пор на помидоры не могу смотреть, не выношу и даже запаха вина из винограда санджовезе – мне даже кажется с тех пор, что тосканское припахивает кровью…
– Приму к сведению, – пообещал Тихонин. – Но католичка все же отвалила?
– Не сразу… Я потом еще снимала комнату в одном домишке во Фьезоле; там, кстати, было мне совсем неплохо, но о Фьезоле я поговорю с тобой потом…
– И? – спросил Тихонин.
– И, наконец, свобода! Католичка отвалила, как ты выражаешься. Я вернулась в «Микеланджело» ликуя, но уже немного недовольная и с некоторыми подозрениями насчет моего Шляпника. Мне уже начинало казаться иногда, что в нем чего-то не хватает. Чего-то трудно объяснимого, мужского… Но я была счастлива. Во-первых, потому, что я хотела быть счастливой…
– Не продолжай, пожалуйста, – попросил ее Тихонин.
– Ну потерпи еще, сейчас закончу… Итак, мы с Шляпником остались наконец вдвоем. Но он-то во Флоренции не просто так. Он выбирает ткани, он ведет переговоры, я во всем этом не участвую…
Казалось бы: ты выбираешь ткани, ты ведешь переговоры – я жду себе, когда ты для меня освободишься, то есть
