по кораблю, подумал он, когда одна из женщин поймала его взгляд и сделала непристойный жест. Такие же очаровательные, как и их приятель.
В зале воцарилась тишина ожидания, когда игра перешла к Леди в Красном, которая, казалось, до сих пор не обращала внимания на скорость игры. По толпе пробежал шепот, когда женщина осталась неподвижной, не выказывая ни малейшего намерения двигаться — или даже не осознавая, что настала ее очередь. Кто-то театрально свистнул, вызвав взрыв смеха.
— Пожалуйста, соблюдайте тишину, — крикнул служитель.
Если женщина и услышала окрик служителя и бормотание толпы, то не подала виду. Вместо этого она продолжала пристально смотреть на пирамиду, и в ее красных глазах появился пугающий блеск.
Среди зрителей начался ропот. Служитель поднес руку в перчатке ко рту и вежливо кашлянул.
— Мадам, — тихо сказал он, — вы должны сделать свой выбор или отказаться от участия в соревновании и вступительного взноса.
Как будто ее это волнует, подумал Лукан. Она, вероятно, просаживала бо́льшие суммы, откинувшись на спинку дивана. Женщина была благородного происхождения, он бы поставил на это хорошие деньги. В конце концов, нужно знать друг друга. Она была одета так же изысканно, как и любая аристократка, и он почти ожидал, что она ответит резкой отповедью, подобающей ее статусу патрицианки. Поэтому он был удивлен, когда женщина просто улыбнулась служителю и откинулась на спинку стула, вытянув руки, как кошка, просыпающаяся ото сна.
— О, хорошо, — ответила она, сверкнув белыми зубами за алыми губами. — Если я должна. — Она наклонилась вперед и, казалось, без страха и раздумий прикоснулась пальцем к пирамиде. Лукан не мог видеть, какую ячейку она выбрала, но выбор был удачным; прозвучал сигнал, и она снова откинулась на спинку стула с выражением легкого удивления на лице. Когда аплодисменты эхом прокатились по залу, она поймала его взгляд, приподняла бровь и одарила его застенчивой улыбкой. Похоже, она почти не боялась последствий.
После завершения первого раунда игра снова перешла к наемнице — и ко второму ряду пирамиды. На этот раз женщина не торопилась делать ход. Она забарабанила пальцами по столу, неровный ритм выдавал нервозность, которой не было в выражении ее лица.
— Знаешь, — сказал Лукан, почувствовав возможность подействовать на нервы наемнице, — ты всегда могла бы...
— Заткнись, — процедила она сквозь стиснутые зубы, не отрывая темных глаз от поверхности пирамиды. Мгновение спустя она сделала свой выбор, и результат был тот же, что и раньше. Лукан заметил вспышку облегчения в ее глазах, когда она откинулась на спинку стула.
И вот мы снова здесь.
Он сложил руки и стал постукивать обоими указательными пальцами по губам, пока осматривал пирамиду, надеясь, что его притворная беззаботность скроет нарастающий страх, который снова поднимался в нем. На этот раз всего шесть ячеек, сказал он себе. Пять к одному. Давай, в руммиджеке ты бы сыграл при таком раскладе в любой день недели. Ты рисковал гораздо больше. Однако, как он был вынужден признать, ни один из этих рисков не предусматривал возможности самосожжения.
— В чем дело, красавчик? — усмехнулся корсар. — Ты выглядишь испуганным.
— Вовсе нет. — Лукан наклонился вперед и сделал вид, что разглядывает пирамиду. — Я просто пытаюсь вспомнить, заплатил ли я твоей матери за вчерашний вечер.
Что касается оскорблений, то они были грубыми и лишенными воображения — впрочем, как и адресат. Краем глаза Лукан заметил, как корсар напрягся, но подавил желание посмотреть — не стоит заходить с ним слишком далеко. Пока, по крайней мере.
— Сэр, если вы не возражаете... — Тон служащего был резким, и Лукан не был уверен, отчитывают ли его за поведение или за задержку в очереди. Вероятно, и то, и другое. Он окинул взглядом ряд из шести ячеек, все одинаковые, но одна из них таит неприятный сюрприз. Ну, вот и все. Он протянул руку, внутренне поморщившись от легкой дрожи в руке, и коснулся второй ячейки справа.
Прозвучала печальная нота, ужасно громкая в тишине.
Лукан в ужасе уставился на синее свечение. О, черт...
Затем началась боль.
Глава
12
ВСЕГО ЛИШЬ ИЛЛЮЗИЯ
Это началось с ладони правой руки; зуд, переросший в едва уловимый жар, который не был совсем неприятным, пока не появился первый приступ боли, который ощущался так, словно в ладонь вогнали горячий гвоздь. Лукан ахнул, когда жар усилился и перешел на руку. Словно по венам потекла расплавленная сталь. Он вздрогнул, когда еще один укол боли пронзил его кожу, дыхание со свистом вырвалось сквозь стиснутые зубы. Я справлюсь с этим. Просто держи себя в руках. Слезы застилали ему глаза, и он, сморгнув их, посмотрел на свою руку...
Пламени не было.
Вместо этого что-то задвигалось у него под кожей.
Его решимость пошатнулась, когда он увидел выпуклость, которая, извиваясь, поднималась по его предплечью. Боль повторилась, еще более сильная, чем раньше, и на этот раз он не смог удержаться от крика. Его рука начала бесконтрольно трястись, сердце бешено колотилось, дыхание было прерывистым. Новый приступ боли вырвал из его губ еще один крик, глаза расширились, когда он понял, что опухоль становится все больше, а кожа белеет, растягиваясь.
Милосердие Леди, оно выходит наружу...
Кожа лопнула.
Лукан в ужасе уставился на огромную сороконожку с черным сегментированным телом, скользким от крови. Она обвилась вокруг его руки, бесчисленные ножки впились в его плоть, как иглы. Он отчаянно замахал руками, пытаясь схватить существо и оторвать его от своей кожи, но пальцы, казалось, не могли найти опоры на теле сороконожки. Кошмарная тварь, извиваясь, вскарабкалась ему на плечо. Он почувствовал, как жвалы существа щекочут его подбородок, когда оно скользнуло ему под рубашку.
Лукан вскочил со стула и отшатнулся назад. «Нет, — взмолился он, и желчь подступила к горлу, когда сороконожка, извиваясь, поползла к его паху. — Нет, нет, нет, пожалуйста, пожалуйста...»
Он упал на пол, отчаянно срывая с себя одежду, и заскулил, почувствовав, как жвалы существа коснулись его яиц.
Он закричал, закрыв глаза в ожидании взрыва смертельной боли.
Этого не произошло.
Через несколько мгновений он затих, грудь его вздымалась, ноздри раздувались, отдаленная часть его сознания осознавала, что он больше не чувствует скользкого тела сороконожки, извивающейся на нем, — фактически, он не чувствовал боли ни в одной части своего тела. Он судорожно вздохнул, медленно приходя в себя. Иллюзия, подумал он с облегчением, сладким, как нектар. Всего лишь иллюзия.
Именно тогда он почувствовал под собой холодный каменный пол, кислый привкус во рту и смех, эхом разносящийся по комнате. Он слегка покачнулся, поднимаясь на ноги, сбитый с толку прилившей к голове кровью. Его желудок скрутило; он подумал, что
