выведенным контуром.
– Ох, Ариэль, моя Ариэль, – говорит она. А потом обнимает меня.
Мы заходим в прихожую. Мне столько всего хочется сказать. Прости меня. Спасибо. Я знаю, что тебе эти хлопоты ни к чему. Я такая же безответственная, как Беа? Или еще хуже?
Но вместо этого я говорю:
– Твой дом – просто фантастика.
Имо торжествующе улыбается.
– Добро пожаловать в рай.
В квартире ни соринки. Всюду оттенки белого и персикового. С потолка свисают растения. Мраморные столешницы и жидкое мыло в брендовых флаконах. Но раем это место делает нечто иное. Это океан – он заполняет все окна и стены. Серо-голубой и бескрайний.
Имо вкатывает мои чемоданы в комнату в дальнем конце коридора. Над кроватью – стена океана. В углу виднеется краешек острова.
– Это твоя комната, – говорит тетя. Но я вижу лишь комнату Беа. Место, где она прожила целый год. Я буду спать на том же матрасе. Положу вещи в те же ящики. И пойду по ее следам. Я докопаюсь до правды.
– Имо, – говорю я, – ты знакома с друзьями Беа? У тебя есть их номера?
Имо поджимает губы и принимается распаковывать мои чемоданы, словно я какое-то дитя.
– Ариэль, ты же только что прилетела. Может, отдохнешь? Или поешь? Я варила рамен.
Я кладу ладони поверх ее рук – те еще держат язычок молнии на чемодане.
– Спасибо, имо, – говорю я. – Может, посплю немного.
Имо замирает, будто хочет что-то сказать, но затем молча уходит обратно в кухню. Я закрываю дверь. Я измотана, но мне легче. Если дотронуться до окна, можно буквально ощутить течение океана. Можно представить, что от подушек и простыней пахнет духами Беа. Я достаю телефон и пишу в мессенджер Эверет и Джиа, что я на месте. Джиа тут же отвечает россыпью смайликов. Береги себя, пишет она. Это дежурная фраза, но обе мы понимаем, что она имеет в виду на самом деле. Не погибни, как Беа. Не потеряй саму себя.
Телефон начинает жужжать. Это умма – звонит мне в восьмой раз за последние двадцать шесть часов.
– Алло?
– Полагаю, ты уже у тети, – говорит умма. Ни приветствия. Ни любезностей. Ее слова звучат отрывисто и глухо.
– Да.
Судя по эхо, умма расхаживает по ванной – единственной комнате, где ей можно отвечать на звонки. Что она делает довольно редко. Я должна вести себя как профессионал, а личные звонки – это непрофессионально, говорила она мне, когда я жаловалась, что до нее не дозвониться. В последний раз она ответила на мой звонок, будучи на работе, когда я решила сообщить ей результат выпускного экзамена. Отметка была «отлично». Мы обе так радовались.
Ее шаги ускоряются. Поэтому я говорю:
– Мне жаль. Правда жаль.
Умма фыркает – так громко, что в динамике шуршит.
– Жаль тебе, да? Тогда вернешься в Калифорнию?
Я знаю, что мой ответ не придется ей по вкусу.
– Так я и думала.
В динамике на секунду воцаряется молчание – небывалое дело. Умма всегда что-то говорит – всегда задает вопросы, выпытывает подробности: Ты встречаешься с тем мальчиком с научного проекта? Эверет водит тебя по разгульным вечеринкам? Мне позвонить ее матери? Родители Джиа сердятся, что ты объедаешься у них бесплатно? Нам надо что-нибудь для них приготовить. Хотя кулинар из твоего аппы так себе. Только опозоримся. Ариэль, ты меня слушаешь?
Я различаю ее злость в том, как она сопит, как потрескивают помехи на линии. А потом слышу:
– Я так в тебе разочарована, Ари-я.
Моя мать – боец, а я – ее боксерская груша. Она вопит, а я прислоняюсь к бетонной стене.
– По-моему, это несправедливо. Я здесь ради Беа. Я здесь, чтобы…
– Твоей сестры больше нет. Что ты можешь узнать там, в Пусане? Ничего. Все в прошлом.
– Все в прошлом? Да как ты можешь так говорить?
Как насчет всех тех ужинов, за которыми я умоляла родителей рассказать мне, что именно произошло – как Беа упала в воду, как вода забурлила, почему девчонки на лодке оказались так далеко от нее? Как насчет поминок, когда имо хотела сесть за наш стол, но они посадили ее с престарелыми тетушками из церкви, будто мы какая-то школьная клика, а она – отщепенка? Как насчет того, что умма не произнесла ни единого доброго слова о Беа с тех пор, как та умерла?
– Ты же вроде умная девчонка, Ариэль. Поступила в Бристон на год раньше срока. Окончила школу с лучшим результатом в классе. У тебя впереди блестящее будущее. – Мама произносит это так, будто напоминает все эти факты самой себе, а не мне.
– Знаю, но я…
– В церкви новости вмиг разлетаются. Ты хоть об этом подумала? Этим летом мы с твоим аппой – главная тема слухов. Одна дочь погибла, вторая явно сошла с ума.
– Я не сошла с ума. И это в любом случае некорректно. Сумасшествие и ментальные заболевания…
– Ой, ты мне тут лекцию по психологии, что ли, прочитать собралась? Тебе-то откуда знать? Ты же с курсов сбежала. Ничегошеньки ты не знаешь.
Мама взрывается. Шрапнель врезается мне в грудь.
– Умма, – говорю я, – просто прекрати.
Но она не прекращает. Она только начала. И произносит свои слова едким шепотом.
– Ты такая же непутевая, как твоя сестра, – говорит мама, – и если ты погибнешь в океане, то только по своей собственной вине.
А потом линия отключается. Я тону в ее словах. Телефон дзинькает. Мессенджер бодро интересуется: Как вы оцените качество связи? И предлагает пять звезд. Я выбираю все пять. Качество отличное. Я услышала все, что должна была, – четко и ясно.
23
Джиа
– Твоя бабушка прекрасно идет на поправку, – говорит физиотерапевт Наоми, отодвигая невидимый занавес и демонстрируя мне, как бабуля важно шагает по тренажеру.
Сиси – благодарная публика – хлопает в ладоши. Обычно мы с сестренкой сидим в жестких креслах возле кабинета физиотерапии и прислушиваемся к бабулиным шагам, Сиси в это время играет в игры на моем телефоне. Но сегодня Наоми захотела показать нам, как продвинулась бабуля.
Мы уже неделю приходим сюда каждый день. Мама с папой не могут приезжать на реабилитацию во второй половине дня, поэтому роль взрослого исполняю я: делаю пометки, слежу, чтобы Сиси ничего не сломала, и стараюсь не плакать при виде того, как бабуля ковыляет домой, припадая на ушибленную ногу. При том что сама бабуля бодра и благодушна.
Ей очень нравится Наоми, и бабуля широко улыбается, услышав от нее
