рестораном, с бабулей, с Акилом, с которым она, судя по всему, уже ЦЕЛОВАЛАСЬ, но обсуждать это не хочет. Мне хочется рассказать Абелю Пирсу, что ее история – настоящая история иммигранта. История моей лучшей подруги и ее семьи – не дешевка и не набор ходульных персонажей. Я захлопываю брошюру со сценарием. Чин Хо я поняла достаточно.
Наконец Гарфилд вызывает девчонок. Поднимаясь, я решаю насладиться этим моментом свободы. Затягиваю ремешки сценических туфель и быстро занимаю место в центре зала. Хореограф поставил меня в первый ряд, вероятно, потому что я невысокая, но я воспринимаю это как возможность продемонстрировать ему, на что способна. Продемонстрировать всем, на что я способна.
– Переходим к танцевальному номеру. Я знаю, вы его только что разучили, поэтому не переживайте, если собьетесь. Просто постарайтесь как следует и помните: РУКИ. Ваши руки не для скуки! Поехали: пять, шесть, семь, восемь…
Я подготавливаюсь. И тут начинает играть музыка. Мое отражение в зеркале движется в такт аккордам пианино, звукам духового оркестра и гулкого стука каблуков по полу. В это время никого не существует. Ни Абеля. Ни девиц, хлещущих волосами. Ни даже Чейни. Песня подходит к кульминации, я кружусь, и с каждым пируэтом и па мое тело перемещается по залу плавно, как река. Я замираю только в тот момент, когда Валери оказывается в центре сцены, готовая затянуть свое финальное соло во вступительном номере.
– Так, стоп! – кричит Гарфилд, и все мы, запыхавшиеся, застываем.
Хореограф обводит взглядом зал, и я не могу понять, что у него на уме: то ли он хочет устроить нам взбучку, то ли расцеловать нас.
– Эверет, – говорит он, и внимание всего зала вмиг сосредотачивается на мне.
О боже, что на этот раз?
– Великолепно. Просто превосходно. Все – берите с нее пример, ясно?
Серьезно? Я прилагаю все свои силы, чтобы сдержаться и не заорать «я же вам говорила!». Хочется раз пятьсот подряд прокрутить колесо. И, возможно, мне показалось, но, клянусь, кто-то на галерке поаплодировал. И тут Гарфилд сообщает, что мы можем передохнуть минуточку, и парни тут же бросаются к питьевому фонтану, и все вокруг начинают галдеть. Но я не трогаюсь с места, стою и смотрю на свое отражение. Замечаю движение бежевых сценических туфель – Валери подходит ко мне и щиплет за локоть.
– Поздравляю, детка, – шепчет она, – ты просто супер.
На секунду мы будто переносимся в ту ванную комнату, где познакомились и моментально подружились.
– Спасибо, – отвечаю я.
Может, Гарфилд, отчитываясь Абелю, расскажет ему, как здорово я проявила себя сегодня на репетиции. И Абель так впечатлится, что позволит мне выступить и в других номерах, например в «Забудь этого парня», что было бы круто, ведь там сплошная чечетка. Или, что было бы даже круче, Гарфилд может назначить меня своей помощницей. Знаю, для этого поздновато, но я могла бы с легкостью взять на себя эту роль, и…
– Эверет? – В голосе Гарфилда слышится прохладца, нетерпение.
Я отхожу от зеркала.
– Абель ждет тебя и Бун Фу, – говорит он и кивает в сторону Райана, – в театре.
– Но мы же еще не закончили с этим номером, – возражаю я. – Нам еще надо конец отрепетировать.
Гарфилд пожимает плечами. Делает глоток воды из бутылки. Капли сбегают по подбородку и падают на футболку.
– Труба зовет.
Райан уже торопливо шагает к выходу, ему не терпится убраться подальше от шассе и «квадратов». Валери снова с Рэй и Софией, они сидят на полу, вытянув ноги, и над чем-то хихикают.
Я подбираю с пола свою сумку и плетусь вслед за Райаном; придется помучиться, продираясь сквозь записанный латиницей путунхуа, и сказать мисс Дороти, что я ее люблю – это одна из по пальцам считанных реплик, что я произношу на английском за все шоу. Вот уж точно – труба зовет.
22
Ариэль
Первым делом я чую запах рыбы. Груды угря на уличных витринах. Вдоль палаток развешана скумбрия – каждая на своем крючке. Карпы где-то в океане. А потом я слышу жужжание моторок. Где-то вдали, на понтонах, смеются девушки вроде Беа в рашгардах и темных очках. Трубят морские суда, подбираясь к берегу вместе с приливом. «Так вот чего ты хочешь? – визжала мама в телефон. – Уничтожить себя?» Я стояла посреди международного аэропорта Кимхэ, пыталась купить новую сим-карту. Вот только мама все кричала, а продавцу нужен был мой телефон. Поэтому я сказала маме, что она все драматизирует. А потом нажала «отбой».
Но сейчас, в окружении моторок, погубивших сестру, я думаю, что, может быть, и правда хочу себя уничтожить. Не такая уж это чудовищная идея.
Таксист, привезший меня, давно уехал. У входа в многоэтажку имо остались только я и мои чемоданы. Я запрокидываю голову и смотрю на стеклянное здание. Высокое, претенциозное – напоминает тетю. Полную противоположность моей матери.
В последний раз мы приезжали сюда на похороны дедушки. Мне было шесть лет. Беа – восемь. Я едва его знала. Он был сдержанным, очень организованным и никогда не бывал в Штатах. Когда-то водил грузовые суда. И зарабатывал на этом кучу денег. Отправил и маму, и имо получать высшее образование в Америке. Вот только имо вернулась. А потом вернулась и Беа. А теперь, похоже, и я.
Найди меня.
Я звоню в домофон. Имо явно дежурила под дверью, поскольку она сразу впускает меня.
Я захожу в вестибюль и тут же вспоминаю, как чисто в тетином здании. Внутри все похоже на образец дома из каталога. Нет ни черных мусорных пакетов, ни крыс, ни слабого запаха мочи, что тянется с улицы. Я чумазая девчонка из Квинс, попавшая в блестящий новенький мир. От меня пахнет аэропортом и заветрившимся сыром.
В лифте я вспоминаю все свои грехи. Пастор Кван сказал бы, что у меня их немало. Начиная с Бристона. Там не очень обрадовались, когда я взяла и уехала. Вы ведь помните, что у вас есть грант на полный курс обучения? Да, еще как помню. Я сказала, что мне нужно в длительный академический отпуск по медицинским причинам. И мама с папой подтвердили это по телефону. Мы, может, и христиане, но, когда речь заходит о нашей репутации, врать мы совершенно не гнушаемся. Последняя надежда мамы с папой – что я вернусь в Калифорнию осенью. И снова стану прилежной, образцовой студенткой Ариэль Ким.
Лифт издает звонок, и тетя распахивает дверь квартиры. На часах восемь тридцать утра, и на ней уже красная помада с безупречно
