мама, — рассмеялся Константин Сергеевич. — А что касается Сережи и Валерки, я за них очень и не беспокоился.
Бабушка всплеснула руками.
— Да что б они делали, если бы добрая душа не помогла?
— Двенадцать километров — небольшое расстояние… В детстве я не раз из Ростова в Батайск с приятелями путешествовал.
Сережа хотел было сказать, что он в следующее воскресенье тоже отправится в такое же путешествие, но, вспомнив о мальчишках на батайском бульваре, промолчал.
— Дядя Костя, — вдруг проговорила Катя, — а можно, я не буду играть в лото?
— Это почему же, Котенок? — спросил сестру Степан, раскладывая перед собой карты лото. — Можешь билет в кино выиграть.
— Не хочу… — она поднялась из-за стола. — Степа, у меня к тебе есть вопрос.
Степан почувствовал по ее тону, что она чем-то взволнована, и нахмурился.
— Погоди, потом задашь… Ты же видишь, люди сели поиграть…
— Нет! Я хочу сейчас, Степа… Зачем ты дал колхозному Галушке… ну, Анютиному отцу, адрес Петушкова?
Константин Сергеевич вопросительно взглянул на Степана.
— Какой адрес? Я ничего не понимаю, Степа.
Степан продолжал раскладывать на столе карты лото, и только одна Катя заметила, как задрожали его тонкие длинные пальцы. Однако лицо Степана было совершенно спокойным.
— Когда мы были в станице, дядя Костя, — неторопливо заговорил он, глядя на Константина Сергеевича ясными глазами, — этот самый Галушка спросил меня, не могу ли я ему посодействовать, если колхоз будет продавать в Ростове какие-нибудь продукты… Ну, я и сказал ему, что мой сосед работает в базаркоме.
— Этот сосед, — сказала Катя и побледнела, — свел Галушку с жуликами, и они заключили жульническую сделку!
— Ты напрасно так волнуешься! — перебила сестру Лиза. — Может быть, Анюте все это показалось… И вообще эта Анюта какая-то странная особа… Весь день проплакала.
— Она очень порядочная девочка, Лиза! Ты не имеешь права так говорить, — Катя снова села за стол и затеребила пальцами бахрому скатерти. — Она очень честная! Понимаешь, дядя Костя? У нее в чемоданчике лежали все деньги за проданную муку… Часть из них Галушка хотел забрать себе… Галушка — это ее отец… Короче говоря, Анюта убежала с машины и. все деньги повезла в колхоз на поезде!
— Если все действительно так, как ты говоришь, — сказал Степан, постукивая своими тонкими пальцами по столу, — Анюта — образец честности. Но я бы сказал, что это какая-то болезненная честность.
— Почему же болезненная, Степа? — спросил Константин Сергеевич.
Степан постукивал пальцами.
— Видите ли, дядя Костя, разумом я понимаю, что она поступила честно. Но внутренне я не могу понять, как дочь может топить своего отца. Вы представляете, что теперь будет в колхозе? Ведь этого Галушку Сердечное отдаст под суд.
Все на веранде замолчали. Было слышно, как в кухне бабушка моет посуду.
— А ведь ты не прав, Степа, — наконец сказал Константин Сергеевич.
— Почему, дядя Костя? Семья есть семья. И зачем выносить грязь на улицу?
Константин Сергеевич внимательно посмотрел на Степана.
— Ты это серьезно говоришь, Степа?
— Совершенно серьезно!
— Ну, а если то, что ты назвал грязью, мешает жить не только семье, но и обществу? Нет, Степа, ты не прав! — Константин Сергеевич поднялся из-за стола и прошелся по веранде. — Вот в наших газетах иногда появляются сообщения о разных там жуликах. Один потихоньку магазин обворовывает, в котором работает, другой спекуляцией занимается, третий на ворованные деньги машину покупает, дачу строит… Ничего этого не было бы, если бы дети этих жуликов поступали, как Анюта!
Степан усмехнулся.
— Интересно, что бы вы сказали, дядя Костя, если бы на вашем паровозе случился пережог угля, а Сережа пошел-бы в управление дороги вас разоблачать?
Константин Сергеевич молча покусывал губу. Он стоял посреди веранды, высокий, широкоплечий, заложив руки за спину, и о чем-то думал.
— Ты сказал глупость, Степа! Если бы на моем паровозе случился пережог угля, то прежде всего об этом сообщил бы кому надо я сам. А вот если бы я продавал на сторону отпускаемый моему паровозу уголь, а Сережа об этом знал бы и молчал, то я перестал бы уважать своего сына. Жуликов надо разоблачать, даже если они близкие родственники.
Степан перевел глаза на Сережу. «Трак-тарарак», — стукнуло Сережино сердце.
— Сережа, — усмехнулся Степан, — смог бы ты пойти в милицию с заявлением на своего отца?
— Не…, знаю… — густо покраснев, сказал Сережа.
— Не задавай ему таких вопросов! — сердито крикнула из кухни бабушка. — Сережин отец не жулик!
…Игра в лото в тот вечер не состоялась. Когда все разошлись по своим комнатам и легли спать, Сережа сказал отцу:
— А ты правильно говорил, пап… Если б все-все пионеры, и комсомольцы, и вообще все школьники выступали против всякого обмана, все бы жулики перевелись!
— Конечно, сынок.
— А как ты думаешь, трудно Анюте будет разоблачать отца?
— Трудно, сынок. Но Анюта, по-моему, поступила правильно. Точно так, как Павлик Морозов. Правда?
— Ага…
Сережа снова вздохнул, повернулся лицом к стене и подложил под щеку кулак — это означало, что им начинает овладевать дрема.
— Пап, это очень хорошо, что ты честный человек, — сонно пробормотал он. — Настоящий борец за справедливость…
Тут ему очень захотелось рассказать отцу, что его самого в школе прозвали Монтигомо — Ястребиный коготь, и он уже набрал в легкие воздуху и открыл рот, но почему-то застеснялся и промолчал. Засыпая, он думал о том, как много на свете живет людей, которых можно было бы назвать Монтигомо. Например, Анюта. Или старшая вожатая Анна Павловна… Председатель колхоза Сердечнов… И конечно, дедушка Лени Каца — Илья Ильич… И его друг Федор Тихонович… И кто еще? Бабушка! Конечно, бабушка! Странно, что он не вспомнил про нее сразу… Валерка Котов, пожалуй, тоже Монтигомо…
Но тут все образы больших и маленьких Монтигомо смешались в его голове, и Сережа заснул.
Глава ДВАДЦАТАЯ
Снова пришла зима. Южная зима с пронзительными северными ветрами, с гололедом, с мокрым снегом, который. шел пополам с дождем.
Лиза заболела гриппом и пропустила занятия в школе, Встревоженная бабушка то и дело заглядывала к ней в комнату, носила горячий чай с лимоном. Среди дня она сказала:
— Я схожу в магазин, Лизонька. А ты, детка, не поднимайся, пожалуйста, а то совсем расхвораешься.
— Ладно, бабуся, — пробормотала Лиза. — Я посплю… Мне очень хочется спать почему-то.
— Вот и хорошо, поспи, милая…
Бабушка заботливо укутала внучку одеялом и ушла.
В доме стало очень тихо, четко тикали в кухне ходики, громко мурлыкал Рыжик, свернувшийся клубочком на одеяле.
Лиза задремала и сквозь сон услышала,
