ОПЕК эмбарго и четырехкратного подорожания нефти, обширные месторождения Западной Сибири, открытые советскими геологами еще в 1960-х, начинают приносить СССР огромное количество денег. В этих обстоятельствах власть практически перестает что-либо требовать от своих граждан (кроме видимого проявления политической лояльности); более того, нефтяные доходы позволяют начать широкий подкуп населения СССР. Как отмечает Владимир Козлов, «с конца 1960-х гг. власти в поисках „симбиоза44 с народом встали на путь „подкупа“ населения постоянными и часто не обоснованными экономически повышениями заработной платы, „накачиванием“ денег в потребительский сектор, перераспределением средств в пользу национальных окраин, что в конце концов обернулось усилением дефицита, развитием черного рынка и т. д.»[427]. В результате, несмотря на то что экономика страны растет все медленнее, а производительность труда в лучшем случае стоит на месте, косвенные доходы населения продолжают увеличиваться; вкупе с отсутствием политических перспектив такое увеличение приводит к тому, что место революционного утопизма окончательно занимает банальный консюмеризм. Потребление активно пропагандируется в официальной прессе, и, по мнению историка Натальи Чернышевой, такая пропаганда связана с брежневским неосталинизмом: поскольку возвращение к сталинским порядкам в области политики было невозможным, постольку «ресталинизация распространялась в другие сферы – культурную и социальную»[428]. Борьба с наследием оттепели перемещается на уровень стиля – характерное для 1970-х влечение к красивой жизни делает смешным романтический аскетизм шестидесятников. Впрочем, развенчиваются не только идеалы 1960-х; практика потребления воспитывает в советских гражданах вполне буржуазные ценности индивидуализма, самонадеянности и приватности. Одновременно все больший скепсис вызывают у населения «господствующие означающие» режима – Ленин, Маркс, КПСС, революция, коммунизм[429]. Именно из этой комбинации рождается зрелый советский концептуализм (Лев Рубинштейн пишет первые «стихи на карточках» в 1974 году, Дмитрий Пригов датирует начало своего «проекта» 1975 годом[430]): недоверие к идеологическому языку государства само по себе еще ничего не гарантирует, требуется обеспеченное нефтяными сверхдоходами «огромное количество свободного времени»[431], позволяющее превращать такое недоверие в те или иные художественные артефакты. В этом смысле концептуализм является непосредственной производной от рентной экономики, построенной брежневским Политбюро в середине 1970-х.
Харитонов в такой обстановке чувствует себя вполне уютно. Москва эпохи «развитого социализма» предоставляет множество возможностей для работы в сфере культуры, отнимающей минимум времени и сил; Андрей Кончаловский приглашает Харитонова заниматься пластикой с актерами «Романса о влюбленных»[432] (позднее это сотрудничество продолжится на съемках «Сибириады» [2:154]), Аида Зябликова, с 1974 года работающая в «Мульттелефильме», просит написать сценарий для мультфильма («Кошечка моей собачки»)[433]; на том же «Мульттелефильме» и на «Союзмультфильме»[434]в 1974/75 учебном году Харитонов будет вести курсы пантомимы для художников-аниматоров[435]. Однако главным пристанищем Харитонова в ближайшие несколько лет станет ДК «Москворечье» на Каширском шоссе, куда его позовет Олег Киселев[436]. Этот окраинный Дом культуры, построенный на средства Московского завода полиметаллов в 1970 году[437], пользуется репутацией довольно либерального места; в частности, здесь действует популярная джазовая студия под руководством Юрия Козырева (где в разное время играли Алексей Козлов, Игорь Бриль, Валерий Буланов и Леонид Переверзев)[438], а сам Киселев ведет детский театральный кружок[439]. Под занавес 1974 года Харитонов договаривается с директором ДК «Москворечье» Гретой Луневой и худруком Александром Гиршбейном о создании Школы нетрадиционного сценического поведения, где должны заниматься люди, желающие что-то узнать о «пластической культуре», освоить основы «свободного танца», а может быть, просто раскрепоститься и приобрести уверенность в себе (2: 5).
Ученики в «Школу» находятся довольно быстро.
Харитонов «брал людей с улицы, по объявлению на бумажке они приходили к нему и оставались зачарованные. Через два месяца занятий он делал с ними простенькие, на двадцать минут, пантомимы, „Жизнь Обломова“, например», – вспоминает Людмила Петрушевская[440]. «У Евг. Влад, была тяга, дар образовывать вокруг себя коллектив», – отмечает Дмитрий Пригов (2: 88). Первыми участниками этого коллектива станут шестнадцатилетняя сестра Николая Климонтовича Екатерина[441] и актер Алексей Шилин (с которым Харитонов очень близок в то время)[442], а одной из первых громких постановок – танцевальное сопровождение оперы «Привороженный» молодого болгарского композитора Божидара Спасова, ученика Эдисона Денисова и Николая Сидельникова[443]. «Привороженный» – дипломная работа Спасова (по эпизоду из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна), и – как очевидно всем участникам спектакля – это весьма рискованный диплом. Неординарный сюжет (соединяющий колдовство, импотенцию, пытки и сожжение на костре) и сложная музыка (настолько, что петь пришлось музыковедам; в частности, все женские партии исполняла Татьяна Чередниченко) должны быть дополнены запоминающимся сценическим действием – и Харитонов (по просьбе Спасова, познакомившегося с ним на представлении «Очарованного острова»[444]) с удовольствием берется за его организацию. Показ оперы состоится в мае 1975 года, в Малом зале Московской консерватории. Экзаменационную комиссию, состоящую из этаблированных советских композиторов во главе с Дмитрием Кабалевским, с самого начала поражает откровенно маргинальная публика, в огромном количестве набившаяся в партер, и «лохматый» Харитонов, уверенно занявший место около музыкантов[445]. Из реквизита на сцене – только трехметровый шест, используемый как орудие пытки, и небольшая ширма, за которой натуралистично инсценируют (сначала) напрасные попытки главного героя совокупиться с возлюбленной и (потом) сожжение на костре Колдуньи. Колдунья ползает по сцене на четвереньках, Привороженный щеголяет в рыбацкой сетке (прием из «Очарованного острова»), публика шумит и волнуется, Харитонов перемежает действия абсурдистскими комментариями («Она какая-то сосредоточенная!»), а в самом конце – когда исполнители выходят на поклон – широким жестом рассыпает по сцене колоду карт. Получасовое представление завершается почти скандалом, шестидесятилетний заведующий кафедрой композиции Альберт Леман готов лезть с Харитоновым в драку[446](«Я сам авангардист. Но игральные карты! На фоне органа!»[447]), работы других дипломников слушать никто не желает, а Божидару Спасову ставят в итоге двойку – «за секс и порнографию»[448]. Кажется, такого эффекта Харитонов все же не ожидал – позже он будет извиняться перед Спасовым за сорванный диплом[449].
Главную женскую роль (Колдунья) играла в спектакле Екатерина Климонтович[450], главная мужская роль (Привороженный) должна была достаться Алексею Шилину – однако в последний момент, за три дня до премьеры, он заменен Харитоновым на Феликса Иванова[451]. Причина – странная история с участием Рустама Хамдамова (1: 270), о которой нам известно только в (наверняка тенденциозном) пересказе самого Харитонова.
До сих пор отношения между Хамдамовым и Харитоновым были достаточно теплыми – даже несмотря на то что осенью 1974 года запрещены съемки «Нечаянных радостей» (во многом из-за того, что Хамдамов снимал не по утвержденному сценарию Андрея Кончаловского,
