как поступить.
– Надобно ехать к государю, просить вернуться! – требовали одни.
– Владимира Старицкого на царство! – кричали другие. И снова, как и десять лет назад, когда при смерти был государь, двор разделился на два лагеря. Более всех к присяге Владимиру призывали бояре Дмитрий Шевырев и Петр Головин, шурин князя Горбатого. Еще не ведали, как скоро поплатятся за сии слова…
И не ведал никто, что в то же время посланники государя зачитывали перед столпившимся на площади народом еще одно его послание, в коем Иоанн сообщал, что народ опале не подлежит и по-прежнему любим государем, а уехал он из-за изменников-бояр, не в силах справиться с ними. Едва замолчали дьяки, толпа, словно огромный злой пес, в морду коего тыкнули палкой, взвыла с гневом:
– Дайте их нам! Разорвем!!
– Хватай их!!
– Держи иродов!
– Сами их во имя государя казним!
– Государя лишили, псы!
Но пока люди еще стояли, не двигаясь с места, не решаясь переступить последнюю черту. И на митрополичьем дворе обо всем узнали. Стража со всего города была вызвана на площадь, дабы сдержать толпу. Стрельцы выстроились цепью и стояли стеной перед бушующей чернью, ясно осознавая, что, ежели хлынет толпа, их снесут, раздавят, размажут. Стоят молодые стрельцы перед толпой, чуя от многолюдства жар и смрад, и трясутся от страха.
Бояре вернулись в думную палату, дабы отогреться и обсудить, как спасти себя от гибели и Москву от бунта. Молчали те, что хотели видеть Владимира Старицкого царем, понимали, что народ уже не примет его, и осознали, как государь обставил их всех, не оставив выбора. И каждый понимал, что нет иного выхода, кроме как ехать к государю и просить его вернуться. И решились, велели запрягать сани. С боярами митрополит отправил архиепископа новгородского Пимена и архимандрита Левкия, в надежде, что государь, ежели прогонит бояр, хотя бы примет священнослужителей.
Десятки саней, сопровождаемые конной стражей, спешно выехали из охваченной волнениями Москвы. В дороге метель прекратилась, но снега навалило так много, что кони вязли по грудь. Некоторые боярские сани встали, провалившись в снег.
– Подсобить, Александр Борисович? – крикнул Никита Захарьин из своей повозки, заметив, что сани князя Горбатого так же встали, а он сам хаживал рядом и ждал, когда распрягут и выведут из снега лошадей. Князь Горбатый, оглянувшись, махнул зятю рукой и отвернулся.
Никита Романович закрыл дверцу и глубже укутался в шубу. Давеча узнал, что родичи – князь Сицкий со старшими сыновьями и Василий Михайлович уехали вместе с двором государя. Подбиваются, стало быть, под новых государевых любимцев! Не зря Сицкий дочь свою за Федьку Басманова выдать задумал! Что ж, пущай так. Никита Романович еще не осознал, но уже начинал предчувствовать семейный разлад. Родичи вливаются в новое окружение, в котором ему нет места.
К слободе добирались едва ли не целый день и приехали, когда сгустилась тьма. Вскоре показалась крепкая бревенчатая стена, укрепленная землей и обнесенная глубоким рвом. Крепкие ворота были закрыты – государь никого не ждал. Бояре не решались войти, вставали лагерем, велели разводить костры, ждали отставших в пути. Лошади, улавливая далекий волчий вой, настороженно водили ушами, нервно всхрапывали. И знать, закутанная в длиннополые шубы, стояла у костров, ежась и протягивая к огню руки.
– Надобно бы обмолвиться как-то с государем, а то чего зря стоять, морозиться, – пританцовывая ногами, молвил князь Щенятев.
– Да уж, поди, знают, что мы тут, – отмахнулся Мстиславский, кутаясь в медвежью шубу.
– Надобно бы посланников митрополита впереди себя послать. Нас-то навряд пропустят, опальные мы, – проговорил Бельский и высморкался в снег.
– Добрая мысль, – закивали согласно бояре. Никита Романович молча глядел на пламя, все еще обдумывая свою дневную мысль о родичах, и чуял, как в душу его медленно пробирается злость. И все нет-нет да посмотрят на чернеющую во тьме громаду слободской стены.
Пимен, архиепископ Новгородский, уже ведал, что его с Левкием пошлют впереди всей делегации.
– Ранним утром пойдем, – решили меж собой и укрылись в шатер. Левкий, престарелый архимандрит, сильно притомился в пути и занедужил, потому, кратко помолившись, лег спать. Пимен же сидел у жаровни, грел немеющие пальцы и думал о том, какую бы выгоду извлечь из сего. Да, своими богоугодными делами он добился того, что государь заметил его и щедро оплатил расходы на основание Тихвинского Успенского монастыря. Но всего этого мало. Пимен, проворный и расчетливый, понял, что для того, чтобы иметь всё, надобно быть доверенным лицом государя, заручиться его поддержкой.
И слышал, и помнил, кто среди толпы бояр на владычном дворе более всех выкрикивал имя Владимира Старицкого! Их-то Пимен и решил назвать государю, дабы Иоанн поверил ему…
Утром, едва рассвело, бояре, стоявшие толпой перед стенами слободы, глядели, как в открывшиеся ворота проходили священнослужители. Стража молча наблюдала за этим. Едва Пимен и Левкий прошли, ворота закрылись вновь. Кто-то из бояр вздохнул, кто-то перекрестился. Челяднин, стоявший поодаль от всех, поглядел искоса на стены и усмехнулся. Унижает государь, время тянет, но впустит! За долгие годы нахождения при дворе боярин отлично выучил государя. И оказался прав – из слободы прислали гонца в сопровождении значительного отряда закованных в доспехи всадников. Некоторые из бояр невольно подумали, что всадники едут совершить кровавый приказ государев – их было столько, что они в считаный миг могли вырезать всех. Так, Иоанн одним махом мог бы расправиться со всеми неугодными ему слугами. Но большинство с дерзостью взирали на выезжающих из слободы ратников, ибо уверены были – не посмеет государь тронуть их.
Всадники остановились и построились полукругом перед боярским лагерем. Вперед выехал один из них, но без копья, лишь у пояса болталась сабля. Многие уже узнали его, и Никита Романович, узрев, тоже узнал, и внутри у него будто что-то оборвалось – это был Василий Михайлович Захарьин, его сродный брат. Остановившись, он бесстрастно вынул из-за пояса грамоту, развернул ее и зачитал, что государь готов принять лишь некоторых, и среди них – Мстиславский, Бельский, Щенятев, Челяднин, Пронский. Зачитав это, Василий Михайлович развернул коня и двинулся обратно к воротам, увлекая за собой ратников. Никита Романович так и глядел ему вслед, молчал, и лишь из носа его все чаще выходили облака пара.
Названные бояре, перекрестившись, прошли в ворота и ужаснулись – там был настоящий военный лагерь: расхаживали вооруженные стрельцы, всюду разведены костры, у которых грелись многочисленные воины. Суматоха была страшной. Плотный строй ратников, окружив боярскую делегацию, провел их в государев терем.
Иоанн встретил бояр, сидя в обычном кресле, и одет он был в
