то предыдущее я, по мнению мамы Толли, «изгваздала» так, что не отстирать. Тут ведь с пятновыводителями не очень хорошо. Но я могла бы то платье и не гробить, раз у меня всё равно новое есть.
И я сколько угодно могу ныть, что хочу штаны! Дохлый номер. Мама Толли скажет, что это я в город могу ходить как чучело, а здесь надо показать уважение людям. Тем, что я себе на юбку наступлю, да? Но на ругань уже нет времени!
Мы с ней спускаемся в погреб, проходим мимо полок с припасами, потом по низкому серому коридору вдоль каких-то запертых шкафов, приходим в эту… в комнату ожидания. Именно здесь я когда-то пряталась от грозы, здесь была моя первая сдача.
А теперь я работаю пророком. Иногда утешителем. Иногда я показываю что-то своё, а иногда прошу мысленно. «Ну давай». И тогда на белой стене мелькает что-нибудь разумное, доброе, вечное… Наш экран может себе такое позволить.
Иногда я просто сижу и киваю, как большая декоративная кукла, а с посетителями общается Юра или мама Толли, или кто-то из взрослых членов Ордена Милосердия. А я просто сижу, смотрю. Иногда такого насмотрюсь, что хочется навсегда развидеть. А нельзя.
Эмоции – это ценный ресурс, их не стоит разбазаривать. Вот я и коплю ценные чужие воспоминания. Запасаю энергию из чужих слёз и радостей. Чувствую, как в ногу врезается чулок, а в спину какой-нибудь поганый крючок. Но иногда и их не чувствую. Вот как сейчас.
Сегодня на консультации в погребе я не одна, со мной Ларий. Значит, к нам пришёл кто-то очень важный. Двое мужчин, один просто в скучном костюме, другой в пятнистой форме, как у патруля, который ловил меня в книгоубежище.
Что я опять сделала? Надо бы вскочить, подобрать юбку и метнуться обратно по коридору. Но, оказывается, они пришли на консультацию.
Оба смотрят на Лария, а он очень медленно говорит:
– Помнишь, Дым, тогда на станции тебе казалось, что ты – не совсем ты? В момент нападения ты поймала чужие воспоминания, отреагировала на них.
– Угу! Меня душили и её душили!
– Именно, – вмешивается пятнистый патруль.
А человек в костюме поясняет:
– Иногда бывает так, что человек, пришедший извне, способен увидеть и показать не только своё, но и чужое прошлое. Самый острый момент на грани жизни и смерти. Иногда процесс перехода. Секунды между жизнью и смертью.
Киваю и ёжусь. Не хочу я про это помнить, но придётся.
Пятнистый его перебивает, говорит очень серьёзно и торжественно, как Ларий на собраниях:
– И именно эту секунду из чьих-то воспоминаний вы, пришельцы, гости из иного мира, можете увидеть. Вы способны заглянуть в неведомое. И способны потом это описать на благо расследования, для торжества истины и справедливости.
– То есть я зацепила момент, когда другой человек умирает? И теперь могу сказать, кто его убил?
– Да! – кивает тот, что в костюме. У него на пиджаке эмблема энергостанции. Значит, он разбирается в том, что говорит, это не религия, он официальный энергетик. Всё совсем серьёзно.
Человек из патруля вводит меня в курс дела. Как здесь принято. Немного словами, немного изображениями. Расскажи и покажи, этому здесь учат даже малышей.
Много лет назад в Захолустье пропала молодая женщина в жёлтом платье. Её не сразу начали искать, сперва думали, что она уехала по делам. А когда это не подтвердилось, городской патруль взялся за дело. Опрашивал знакомых женщины, искал очевидцев, запасал и сохранял воспоминания разных людей, которые могли что-то увидеть или услышать. Надеялся, что у кого-то при сдаче воспоминаний мелькнёт такая история. Отдельно следил за теми, кто отказывался сдавать воспоминания – по религиозным убеждениям, например. Или раньше сдавал, а потом перестал, побоялся, что его разоблачат.
Патруль работал много, но результатов это не принесло. Через какое-то время женщину в жёлтом платье перестали искать. В Захолустье хватало преступлений, в том числе и более жестоких, на бытовой и эмоционально-энергетической почве.
Среди тех, кто помогал тогда вести расследование, был Ларий, ещё молодой. И когда я словила чужую смерть и заговорила про жёлтые рукава, он, разумеется, вспомнил эту историю.
– Чем я могу помочь? Что мне надо сделать?
Ларий переглядывается с нашими визитёрами, потом вздыхает так, будто у него что-то болит, и просит:
– Ты должна увидеть ещё больше.
Я подозреваю, что то, что я увижу, мне совсем не понравится. Но я же сама клялась всех защищать и применять свой дар во благо.
– Я готова.
Я не сразу погружаюсь в чужую историю. Не сразу начинаю её видеть. И вижу странно. Не картинкой, как на экране показывают, а сама вдруг оказываюсь внутри ситуации. Как во сне, когда мне снится, что я другой человек. Я всё вижу чётко, с того же ракурса. Вот руки, перед глазами, как всегда, когда я на них смотрю. Вот я иду по холодной улице и мёрзну, вот пью что-то горячее и чувствую, что мне сладко, вот я спускаюсь по ступеням в подвал и мне страшно. Всё очень чётко, понятно, кроме одного – кто я и где я.
Сижу на каком-то крыльце, заглядываю вбок, там вход в подвал, или куда-то ещё. Похоже на выезд с подземной парковки, но я не уверена, что в этом мире они есть. Зато я уверена в другом. В этом пустом подземном месте происходит что-то очень страшное. Я не могу вмешаться, но могу посмотреть. Меня сейчас не заметят.
Мужчина душит женщину. Она хрипит и сопротивляется, но у неё мало сил. Я заглядываю – осторожно, с краю. Меня не замечают. Я вижу спину мужчины. Он в длинной куртке, тёмной, но не чёрной, а цвета бородинского хлеба. Я вижу ноги женщины. Левая голая до колена, а дальше сполз чулок, правая в чулке, но он порван и большой палец торчит наружу. Палец дёргается вместе со всей ногой. Женщина ёрзает, брыкается, страшно мычит.
Я вижу край её платья или юбки. Ярко-жёлтый, как очень спелый лимон или как омлет с куркумой. Очень необычный цвет! Я такой здесь однажды видела, но не знаю – летом на набережной или в чьих-то воспоминаниях. Но там это было празднично. А здесь… Ярко-жёлтая юбка вспархивает, закрывает лицо женщины, я так его и не разглядела.
Я не знаю, кто она. И кто этот мужчина. И где это всё происходит. Но я очень чётко вижу серый пол, узор на чулке, куртку цвета бородинского хлеба. И очень сильно чую
