не поворачиваюсь, ничего не соображаю – вот она идёт ко мне, вот протягивает свою костлявую руку…
А потом она хватает меня за горло!
Прямо вот сильно! Держит крепко, пальцы не разжимает. Это плотно, жёстко, страшно. И не получается вдохнуть или выдохнуть. Меня скручивает от паники, от чужих цепких пальцев, от страшной беспомощности. От нехватки воздуха.
Я не могу позвать на помощь! Я вообще ничего не могу. Я пробую оттянуть эти руки, расцарапать это лицо, вывернуться. Но и мои руки будто чужие! С ними что-то не так. Не руки, а рукава! Не та одежда. Не моя.
Я сейчас не я. Я старше, сильнее и беспомощнее. Женщина, которую душат! Я какая-то другая женщина! Взрослая и… Кажется, уже неживая.
Я будто со стороны вижу тело – не своё, чужое, взрослое. Всего на секунду картинка – тело на полу, совсем неживое, а до этого было живым.
А потом перед глазами боль, и вообще везде, особенно на горле. И кто-то кричит, но звук как под водой. Тьму пробуют от меня оттащить. Кажется, это Юра. Или я хочу думать, что это Юра. Я лежу на полу кабинетика, смотрю, как трое сотрудников станции пробуют увести в коридор Тьму. Она сопротивляется, проклинает, орёт ругательства. Тьма в невменозе. Мечется между их форменными куртками – как внутри синей ограды, мотает башкой. На груди у неё блестит ключик, на её губах пена.
– Она это сделала за мою дозу энергии! Дура. Во мне миллион таких доз! – я сижу на диване в другом кабинете, побольше. Смотрю в высокий потолок, там косая жёлтая полоса, отпечаток холодного осеннего заката.
Я отдышалась, выпила воды, немного поплакала. Теперь жалуюсь Ларию на жизнь.
– Я бесценная, понимаете? Я бесконечно энергичная. И я в этом не виновата, понимаете? И в том, что я тут…
– Ты не виновата, что попала в аварию! И не виновата, что болеешь. И в том, что ты ценный ресурс, ты тоже не виновата. Просто обстоятельства. И в том, что на тебя напали, ты тоже не виновата!
От этого легче. Но где же Юра? Почему его нет рядом?
– Он повёз Тьму в скорбное отделение. Он вернётся, не переживай. Сейчас важно понять, что случилось с тобой… в этот момент. Ты что-то видела… – Ларий кладёт свою ладонь поверх моей. Обычно он до меня не дотрагивается, только в самые сложные моменты, когда мне нужна помощь. – Ты видела что-то новое, да?
Я молчу. Чувствую, как проходят секунды. Одна, две… Горстка секунд. Мне кажется, они стекают как капельки пота.
– Что ты видела, Вика?
Когда меня так называют, у меня не получается врать. Я кладу свою вторую ладонь поверх ладони Лария.
– Я была человеком… Совсем другим человеком, понимаете?
Он кивает.
– Конечно. У тебя много тех возможностей, которых нет у других. Ты можешь увидеть что-то иное, то, что ещё будет или уже было. Со мною тоже такое бывает. В молодости было чаще, сейчас реже. Но иногда я всё-таки вижу мир глазами того, кого уже нет. Возможно, с тобой сейчас случилось именно это.
– Ну допустим, – внутри меня всё ещё сидит этот чужой страх, не пускает ко мне мои мысли, моё личное удивление, мою догадку. – …мы поэтому наследуем орден? Вы и я?
– Это один из факторов, – кивает Ларий. – Не единственный, но важный.
Я хочу вытащить свою ладонь из-под его ладони. Смотрю на наши пальцы, кажется, мне надо ногти подстричь, а то отросли, это некрасиво, когда такие длинные и некрашеные, но лака тут совсем ни у кого нет. А у той женщины был лак! Ярко-жёлтый! В тон одежде.
– Я была человеком, которого душили!
Ларий кивает. Наверное, он тоже был самыми разными людьми в секунды их смерти. Он знает, как это тяжело. Он мне верит.
– Я была женщиной в жёлтом платье. Меня убили…
Лицо Лария замирает, искажается, плывёт. Всё остальное вокруг не меняется. Значит, это не обман зрения. Мир остался на месте. Старец Ларий покачнулся и упал на пол.
Будто я его застрелила своими словами.
Глава XIV
Всё равно я запомню это на всю жизнь, как бы ни старалась забыть. Хотя я не очень стараюсь. Во-первых, меня не каждый день пытаются убить. А во-вторых, у каждого воспоминания своя цена. Мои – очень дорогие. Сотни три за такую картинку, а набережной пять сотен. За заливом будет дешевле, но я не продаю. По статусу не положено.
Теперь не я хожу, а ко мне приходят. И я принимаю в доме мамы Толли, в погребе Лария. Туда, оказывается, есть отдельный вход, с той стороны дома. Ну, чтобы с улицы не было видно, кто к нам пришёл, что принёс, когда ушёл. Я всегда думала, что это просто такая страшненькая беседка в углу сада. Даже не беседка – типа дачный туалетик, с сердечком на двери… А это КПП в чистом виде. В саду днём всё время бегает Август, играет там во что-то с мячиком, спички жжёт, шалаш строит. Иногда в сад выходит Юра, помогает мелкому с шалашом, пинает мячик – не такого, кстати, размера, как наши футбольные.
Ну вот, внешне всё так прилично, мальчики играют в пустом саду, мы с мамой Толли наблюдаем за ними из окна кухни. Но плите булькает рыбный суп или варенье из поздних груш и персиков, от него такие пенки, что их можно ножом резать, немножко похоже на капучино… В нём пенка тоже самое вкусное. Мы едим варенье с белым хлебом, потом мама Толли моет посуду, а я вышиваю салфетку с птичкой.
Но вот к саду подходит посторонний. Он ещё только тянется, чтобы позвонить в колокольчик, а его уже засекли, спрашивают через калитку… Кажется, спрашивают пароль и отзыв, как в шпионских фильмах. Точно я не знаю, это не моя зона ответственности. Если посетителя пропускают, он идёт через наш сад к будочке-беседочке, открывает люк, спускается вниз. Сидит, ждёт меня.
Я бросаю вышивку, варенье и прочие радости здешней женской жизни. Напяливаю на себя эту гадость… в смысле, парадное платье со всеми этими чулками и шнурками. Я в них уже почти не путаюсь, но мама Толли всё равно найдёт, что поправить и перетянуть так, что искры из глаз! Платье, кстати, такое же синее, но не такое колючее, это какая-то ну совсем дорогая шерсть, так что надо поосторожнее. А
