Но он отдернул руку и в смущении проговорил:
— Ну, это точно не стена!
Маша хотела сказать ему что-то обидное, но вдруг ДмитрийАлексеевич радостно воскликнул:
— Вот это везение! Кажется, наш фонарь тоже здесь! Еслион не разбился, это будет просто чудо!
Раздался негромкий щелчок, и Маша на какое-то мгновениеослепла от залившего помещение яркого электрического света.
Как только глаза привыкли к этому свету, она огляделась.
Это был действительно каменный мешок — узкая и теснаякамера, стены которой уходили метра на три наверх, туда, откуда они свалились,ступив на поворачивающуюся плиту. Пол камеры был завален каким-то тряпьем,которое смягчило их падение. Старыгин полусидел совсем рядом с Машей,привалившись спиной к стене, и смотрел на нее странным, виноватым и вопросительнымвзглядом.
Он опустил глаза и удивленно проговорил:
— А это что такое?
В руке у него была старая потрепанная тетрадь, та самаятетрадь, которую Машин отец привез ей в аэропорт. Дневник ее деда. Видимо, припадении дневник выпал из-под ремня джинсов, где Маша держала его после случая впапском доме.
Она не успела остановить Старыгина. Тот уже раскрыл дневники удивленно проговорил:
— Здесь стоит имя Арсения Ивановича Магницкого, вашегодеда!
— Да, это его дневник, — отозвалась Маша.
— Так он был у вас все время? — Старыгин удивленнопосмотрел на девушку.
— Да, был, — огрызнулась она. — Я что —должна рассказывать вам о каждой своей вещи, о каждом шаге?
— Нет, конечно, — Дмитрий Алексеевич ничуть несмутился. — Но эти записи касаются его пребывания в Риме… Возможно, онимогли бы нам помочь…
— Все равно я не смогла их прочесть, кроме несколькихпервых строк. — Маша почувствовала неловкость из-за своей вспышки. Онасама не понимала, что с ней происходит: Старыгин то привлекал ее, то раздражали отталкивал.
Ей хотелось то нагрубить ему, то приласкать. И оченьхотелось еще раз прикоснуться к его колючей щеке…
— Можете попробовать сами, — проговорила она посленеловкой паузы. — Может быть, у вас это получится. Хотя, конечно, сейчасне самый удачный момент для того, чтобы заниматься расшифровкой дневникадвадцатилетней давности!
— Вы правы, — согласился Старыгин. — Хотяникакого другого занятия я не могу придумать.
Разве что делать на стене зарубки, отмечая каждый прожитыйдень. Кажется, нам придется провести здесь немало времени.
— Вряд ли. — Маша подняла голову, бросив взгляд натеряющийся в темноте потолок камеры. — Боюсь, что тот, кто подстроил длянас .эту ловушку, очень скоро объявится. Хотелось бы знать, какие у него планыотносительно нас.
Ей вдруг очень захотелось есть. Она вспомнила уютнуютрапезную папского дома и замечательную монастырскую пищу, простую, но оченьвкусную, и сглотнула слюну.
Старыгин не нашел, что ответить, и на какое-то времязамолчал, внимательно осматривая стены каменного мешка. Внимательно, нобезрезультатно.
Стены эти были, как ни странно, очень ровными, без выступови углублений, так что вскарабкаться по ним не удалось бы даже хорошемуальпинисту.
— Давайте я попробую подсадить вас, — предложил онМаше. — Может быть, выше удастся найти в стене выступ и дотянуться допотолка. Он поворотный, и вы, возможно, сможете выбраться отсюда…
— Вряд ли из этого что-то выйдет, — Маша стояла,запрокинув голову. — Кроме того, наверху, возможно, нас уже поджидают.Хотя… вы видите, там, выше, в стену вделана какая-то плита.., кажется, на нейчто-то написано… ч Может быть, это нам поможет?
Старыгин подумал, что лучше делать хоть что-нибудь, чемсидеть на полу камеры и дожидаться неизвестно чего. Он встал возле стены исложил руки в замок, тем самым превратившись В живую лестницу. Машавскарабкалась ему на плечи, оперлась о стену и осветила фонарем почтисливающуюся со стеной каменную плиту.
— Здесь какие-то знаки, — сообщила она своемуспутнику, — надпись, выбитая в камне маленькими клинышками! г — Что-товроде ассирийской клинописи? заинтересовался реставратор. — Откуда этомогло здесь взяться?
— Понятия не имею… А еще какое-то круглое углубление,небольшое и очень ровное…
Вы знаете, по размеру оно точно подходит для…
— Для чего? — переспросил Старыгин, запрокинувголову.
— Стойте спокойно! — прикрикнула на негоМаша. — А то я свалюсь!
Повинуясь неожиданному побуждению, она вытащила из-подрубашки пентагондодекаэдр и вложила его в круглое углубление.
Внутри стены раздался скрип, какой издают ржавые, давно несмазанные ворота, и плита отодвинулась в сторону, открыв темный глубокий лаз. Впоследний момент Маша успела вытащить пентагондодекаэдр и спрятать обратно подрубашку.
— Что там? — удивленно окликнул ее Старыгин.
— Свобода! — откликнулась Маша, подтянувшись искользнув в темный проем. Развернувшись внутри него, она выглянула наружу иподала Старыгину руку:
— Давайте сюда!
Он крепко схватил ее за руку, напрягся и попыталсядотянуться до края лаза. Маша уперлась коленями в пол, собрала все силы ипотянула на себя. Еще несколько секунд предельного напряжения, и Старыгинухватился обеими руками за край проема. Дальше дело пошло, и вскоре он ужележал рядом с Машей на полу узкого коридора, уходящего в неизвестность.
Снова раздался скрип, и каменная плита встала на место.
— Кажется, насчет свободы я немногопогорячилась, — проговорила Маша, затравленно оглядываясь. — Простоиз одной мышеловки мы попали в другую.
— Здесь по крайней мере есть куда двигаться, отозвалсяСтарыгин, подняв фонарь и освещая коридор.
Отдышавшись после тяжелого подъема, спутники поднялись идвинулись вперед.
Коридор был узким и таким низким, что даже Маше приходилосьидти согнувшись, а Старыгин вообще скорчился в три погибели. Однако скоропрямой коридор закончился. Впереди была крутая каменная лестница, уходившаявниз, еще глубже в подземелье.
— Честно говоря, — проговорила Маша, остановившисьперед лестницей, — я предпочла бы подниматься к дневному свету, а неспускаться куда-то к центру земли…
— Выбора у нас нет, — ответил Старыгин ирешительно ступил на первую ступеньку.
Лестница оказалась довольно длинной и очень крутой. Машабоялась поскользнуться и сломать шею, поэтому осторожно пробовала ногой каждуюступеньку, так что спуск шел очень медленно.
Но все когда-нибудь кончается. Кончилась лестница, и путникиоказались в новом коридоре, на этот раз более просторном. Дмитрий Алексеевичподнял над головой фонарь и вгляделся в темноту.
