и Франция находились в состоянии войны, а принц де Линьи чувствовал себя как дома практически в любой европейской столице. Солдатам тоже была присуща доля этого интернационализма. «Каждый немецкий офицер, — говорил герцог Фердинанд Брауншвейгский, — должен считать за честь служить под французским флагом»;91 Целый полк во французской армии — Allemands Royaux — состоял из немцев. Революция положила конец этому космополитическому товариществу манер и умов; господство Франции угасло, и национализм пошел вперед.
Таким образом, интеллектуальный бунт, который отчасти возник на почве морального отвращения к жестокости богов и жрецов, перешел от отказа от старой теологии к этике всеобщего братства, вытекающей из лучших сторон вытесненной веры. Но вопрос о том, может ли моральный кодекс, не подкрепленный религией, поддерживать социальный порядок, остался нерешенным. Он все еще с нами, мы живем в этом критическом эксперименте.
VI. РЕЛИГИЯ В ОТСТУПЛЕНИИ
Тем временем философы, похоже, выиграли свою войну против христианства. Восхитительно беспристрастный историк Анри Мартен назвал народ Франции в 1762 году «поколением, которое не верило в христианство».92 В 1770 году генеральный адвокат Сегье сообщал:
Философы одной рукой пытались поколебать трон, а другой — разрушить алтари. Их целью было изменить общественное мнение о гражданских и религиозных институтах, и эта революция, так сказать, свершилась. История и поэзия, романы и даже словари были заражены ядом недоверия. Их сочинения едва успевают опубликовать, как они уже потоком обрушиваются на провинции. Зараза проникла в мастерские и коттеджи.93
Как бы иллюстрируя этот отчет, Сильван Марешаль составил в 1771 году «Словарь атеев», который он несколько расширил, включив в него Абеляра, Боккаччо и епископа Беркли.94 В 1775 году архиепископ Тулузы заявил, что «чудовищный атеизм стал господствующим мнением».95 Мадам дю Деффан полагала, что вера в христианские чудеса так же угасла, как и вера в греческую мифологию.96 Дьявол сохранился как ругательство, ад — как шутка;97 А небо теологии было разрушено в пространстве новой астрономией, так же как оно исчезает из космоса с планетарными исследованиями нашего века. Де Токвиль в 1856 году говорил о «всеобщей дискредитации, в которую впала вся религиозная вера в конце восемнадцатого века».98
Все эти заявления были преувеличены и, вероятно, сделаны в расчете на Париж и высшие и грамотные классы. Суждения Лекки были более разборчивыми: «Антихристианская литература отражала мнения и отвечала требованиям значительной части образованных классов; толпы администраторов во всех департаментах [правительства] попустительствовали или благоприятствовали ее распространению».99 Французские массы все еще лелеяли средневековую веру как опору и поэзию своей томительной жизни. Они принимали не только старые, но и новые чудеса. Торговцы находили выгодный рынок для чудотворных статуэток Богородицы.10 °Cтатуи и реликвии несли в процессиях, чтобы предотвратить или положить конец какому-нибудь общественному бедствию. Церкви, даже в Париже, заполнялись в великие праздники религиозного года, и церковные колокола разносили по городу свои звонкие приглашения. Религиозные братства насчитывали множество членов, по крайней мере, в провинциальных городах. «Фрер» Серван, пишущий из Гренобля д'Алемберу (1767), уверял его: «Вы будете поражены прогрессом философии в этих варварских краях»; а в Дижоне было шестьдесят комплектов «Энциклопедии». Но эти случаи были исключительными; в целом провинциальная буржуазия оставалась верна церкви.
В Париже новое движение охватило все классы. Рабочие становились все более антиклерикальными; в кафе уже давно отбросили Бога. Один дворянин рассказывал, как парикмахер, пудря ему волосы, сказал: «Видите, сударь, хоть я и жалкий скряга, но религии у меня не больше, чем у других».101 Женщины пролетариата продолжали поклоняться старому культу и с нежностью перебирали в руках свои четки. Модные женщины, однако, придерживались философского подхода, отказываясь от религии до тех пор, пока не доходили до иссушения; почти все они обращались к священнику, когда были уверены в скорой смерти. Большинство крупных салонов принадлежало философам. Мадам дю Деффан презирала этих людей, но мадам Жеффрен позволяла им господствовать на ее обедах; д'Алембер, Тюрго и Кондорсе царили вокруг Милле, де Леспинасс и Гримм председательствовали у мадам д'Эпинэ. Гораций Уолпол описал интеллектуальную атмосферу салонов в 1765 году:
Здесь есть Бог и король, которых нужно снести;… мужчины и женщины благочестиво заняты на сносе. Они считают меня профаном за то, что у меня осталась хоть какая-то вера».102…Философы невыносимы, поверхностны, властны и фанатичны; они беспрестанно проповедуют, и их доктрина — атеизм; вы не поверите, как открыто. Поэтому не удивляйтесь, если я вернусь иезуитом.103
Тем не менее, Академия выбрала девять философов в свои члены в ходе четырнадцати выборов между 1760 и 1770 годами; а в 1772 году она сделала д'Алембера своим постоянным секретарем.
Дворяне с антиклерикальным восторгом поглощали предложения esprits forts. «Атеизм был всеобщим в высшем обществе, — сообщал Ламот-Лангон, — вера в Бога была приглашением к насмешкам».104 «После 1771 года в среде аристократии возобладала иррелигия».105 Герцогиня д'Энвиль и герцогини де Шуазель, Грамон, Монтессон и Тессе были деистами. Люди, занимавшие высокие посты в правительстве, — Шуазель, Роан, Морепас, Бово, Шовелен — дружески общались с д'Алембером, Турго, Кондорсе. Тем временем философы объясняли Франции, что феодализм изжил себя, что наследственные привилегии — это окаменевшая несправедливость, что хороший сапожник лучше, чем никудышный лорд, и что вся власть исходит от народа.
Даже духовенство подхватило эту заразу. Шамфор в 1769 году соизмерял степень неверия священнослужителей с рангами иерархии: «Священник должен немного верить;… викарий может улыбнуться на предложение, направленное против религии; епископ откровенно смеется; кардинал добавляет свою колкость».106 Дидро и д'Ольбах включили в число своих друзей несколько скептически настроенных аббатов. Аббаты Торне, Фоше, Мори, де Бове и де Булонь «были одними из самых откровенных философов».107 Мы слышим об «Обществе остроумных священников»; некоторые из этих «остроумных священников» были деистами, некоторые — атеистами — Меслиер оживает. Пристли, обедавший с Тюрго в 1774 году, был проинформирован маркизом де Шастелюксом, «что два джентльмена напротив — епископ Экса и архиепископ Тулузы, но «они не более верующие, чем вы или я». Я заверил его, что я верующий, и месье Леруа, философ, сказал мне, что я единственный здравомыслящий человек, которого он знает, который является христианином».108
Даже в монастырях у атеизма были друзья. Дом Коллиньон, чтобы избежать скандала, приглашал за стол
