А ещё понимал, что прочесть письмо должен немедля, пока находится здесь, в их дворе, в нескольких метрах от второго подъезда, куда когда-то вела незарастающая тропа. Истоптанная десятками тысяч шагов дорога на пятый этаж, к квартире № 55.
Три пятерки — счастливое число.
На конверте нетвёрдым, хорошо знакомым почерком выведено его имя. И всё. Больше ничего. Главное — там, под заклеенным клапаном. Зажал в ладони крепко, а внутри всё угрожающе сотрясалось. Уля, одной ей известным образом улавливая магнитуду обуревающих его чувств, молча умоляла: «Крепись».
Перед уходом Баб Нюра решила оставить ему последнюю весточку.
Которую он получил лишь через полгода. Потому что Миша вовремя не предупредил. «Из башки вылетело». Да и сейчас горе-квартирант не вспомнил бы о переданном привете, не спроси Егор о почте на своё имя. Со всей дури зарядив себе ладонью по лбу, Миша засуетился, выкатил верхний ящик стоящей в прихожей тумбы и в ворохе квитанций, буклетов и прочей бестолковой корреспонденции отрыл письмо. «Да! Слушай, я совсем забегался, напрочь из башки вылетело! Приходила какая-то бабулька, давно уже! Оставила вот…»
Миша там ещё несколько минут извинения свои приносил, всё пытаясь пояснить, как же так вышло, что письмо провалялось у него целых полгода, но воспринимать поступающую информацию Егор перестал после слова «бабулька». Как в тумане попрощался, преодолел метры до лифта, вышли с Улей на воздух, поставил на асфальт клетку с котом и… И стоял теперь, как дурак пялясь на собственное имя.
«Егорушке».
Не помнил, когда переживал так. Нет, помнил, но этот ураган проживался совсем иначе. Человека больше нет, но прямо сейчас он осязал её подушечками пальцев. Они с отправительницей словно смотрели друг на друга через тонкую бумагу конверта, один с земли, а вторая — с неба. Смотрели и друг друга видели. И в эти мгновения казалось, что он вновь один на всём белом свете.
Баб Нюра всё знала. И что выйдет вот так, тоже. Чего, спрашивается, вообще не знала его баб Нюра?
Ульяна, считывая его парализующее замешательство, видя, что он всё тянет и тянет, всё-таки не выдержала. Поднявшись с лавочки, подошла и надёжно обхватила со спины. Руки оплели торс, и левая лопатка ощутила осторожное касание щеки: прижавшись всем телом и глубоко вздохнув, она застыла в таком положении. Уля часто действует по велению души — постоянно вот так обнимает, чувствуя, что именно это действие успокоит его, как ничто другое. В её руках он готов замереть на вечность.
А она готова её ему подарить.
— Ты не один, я говорила, помнишь? Всё равно она здесь, — ладошка, скользнув выше, легла на заходящееся сердце. — Даже если там. Как и твоя семья, — и вернулась назад — на талию. — А ещё здесь я. И твои коллеги. Аня… Андрей. Видел бы ты лица тех, кто в ноябре пришел на тот концерт в парке. Ты бы их слышал… Сколько их там было… — свои заклинания она нашептывала, всё сильнее сжимая кольцо рук. — Ты нам нужен. И ей. Она тебя не оставила. Открывай. Разреши ей сказать, как любит.
Лёгкие словно задались целью втянуть в себя весь воздух этого города и в конце концов лопнуть перекачанным воздушным шариком, брови уже давно стянуло к переносице, а челюсти заклинило ещё в лифте.
Выдох…
Подцепившие было клапан конверта пальцы на мгновение замерли в нерешительности, но всё же завершили начатое и теперь чувствовали наощупь сразу несколько листов разной плотности. Потянули. Развернули. Глаза пытались навести фокус, уши — отключить шум жизни, а мозг — сосредоточиться. Ульяна так и осталась стоять сзади, прижавшись щекой к лопатке, не шевелясь и не издавая больше ни звука.
Егорушка,
А у меня ведь всё хорошо. Как ты иногда, усмехаясь, говорил, «даже прекрасно». Я чувствую, что пришло мне время уходить, но не могу, не попрощавшись с тобой и Ульяшей. Знайте, что покидаю я вас со спокойным сердцем, с радостью на душе. Оставляю вас, убеждённая, что всё в ваших жизнях сложится замечательно. Мне сегодня приснилось, как вы вдвоём пришли навестить меня в лесок. И во сне был мне голос: «Не бойся, Анна, увидишь с Неба, что сын твой жив, здоров и счастлив. Увидишь, что взросли твои зёрна и пошли буйной порослью, что распустились они в прекрасные цветы. Всё увидишь. А теперь собирайся в путь. Пора». И, Егорушка, веришь? Я проснулась с ощущением света и удивительной тишины в себе. Это Всевышний показал мне, что не о чем мне больше тревожиться.
Мальчик мой, ты ведь прочтёшь. Я пишу тебе без всяких сомнений. Знаю, что рядом с тобой останется та, кого ты выбрал сердцем. Ведь и она давно выбрала. Цени и береги своё счастье, не отпусти из рук. Я знаю, что не отпустишь, потому что понял, где твой Смысл. Вот ты сейчас, небось, читаешь и думаешь: «Ох и баба Нюра! Всё знает». А тут же просто, Егорушка, тут к гадалке не ходи: не бросился бы ты под колёса, если бы не понял. И хоть ты и молчун у меня ещё тот, и лишний раз из сердца сокровенное не достанешь, а Ульяша тоже чувствует. Это очень хорошо. Правильно, когда нет сомнений друг в друге. Правильно, когда вера крепкая, в ясной голове всё по полочкам и подозрения не мучают. Рука в руке всё легче дается.
И всё-таки, раз уж затронула я эту тему, позволь мне дать тебе напоследок добрый совет. Ты, мальчик мой, любитель с близкими общаться душами, но и про язык не забывай. Он нам дарован для того, чтобы не мучились люди чувством недосказанности, чтобы не было в семье места недопониманию, недомолвкам, тревоге и страху. Чтобы доверие росло, а не рушилось. Не всё в глазах увидеть можно, есть вещи, в самой глубине сокрытые. И Ульяши это касается, но в первую очередь тебя. Ты ведь у меня мастак болезненное прятать так, что днем с огнём не сыщешь. Уязвимость свою ты хорошо маскируешь. Не закрывайся от единственного близкого человека, Егор. Доставай наружу то, что гложет. Разговаривай с Ульяшей, это проще, чем тебе кажется, стоит только попробовать. Чтобы самому легче стало. Чтобы не привиделось ей однажды равнодушие или недоверие. Ей ведь много не надо — основное про вас понимать. Но понимать ясно. И сам почувствуешь, как всё прочнее и несокрушимее становится ваша крепость.
Ну а слышать ты у меня всегда умел. Внимательно слушай лишь то, что говорит тебе она и твоё сердце, в таких
