делах оно часто мудрее головы. Верь только себе и тем, кто верит тебе безусловно, а остальных слушай вполуха. Вредный совет, но не в твоем случае, мальчик мой. В твоём, по моему глубокому убеждению, единственно верный.
Я знаю, что встретимся мы ох как нескоро, и искренне тому счастлива. Я за тебя радуюсь, ведь люблю тебя как родного сына. Ты и сам знаешь, но никогда не бывает лишним ещё раз сказать о любви тому, кого любишь. Не бывает много таких признаний, они несут в родное сердце тепло, веру, надежду и свет. Помни, что я всегда с тобой, как всегда с тобой твои мать и отец, царствие им Небесное за сделанное в жизни. Всегда с тобой, незримо за спиной. Ни о чём не волнуйся и ни в чём себя не кори. Ухожу по своей воле, а не против неё. Я готова и Суда не боюсь.
Тебя уношу в сердце. Меня ты найдешь в своём, я приду по первому зову. А коли захочется навестить, то это тебе на Востряковское: землица там у меня давно уж куплена.
Немного в дела тебя погружу. Мальчик мой, пусть ты всегда мне показывал, что ничего тебе от меня не нужно, и бескорыстность и искренность твою я всем сердцем чувствовала, но моя воля осталась неизменной. Не обижайся на меня и пойми, я хочу быть за вас спокойной. Одному тебе не надо, а разрастётся твоя семья, всё пригодится. Здесь копия завещания и дарственная. Само завещание у Михаила Олеговича Панченко, моего поверенного. Телефон его оставлю ниже. И здесь же заключение врача о том, что Анна Григорьевна Фёдорова изъявила свою волю, находясь в здравом уме. Это на всякий случай. Сына я о своём последнем желании в курс дела ввела. Надеюсь, он поведёт себя достойно, прислушается к матери и не будет чинить преград. Написала на тебя ведь сначала дарственную, но Михаил Олегович мне разъяснил, что без твоего письменного согласия, данного при моей жизни, она не имеет силы. И всё-таки пусть и она у тебя будет. Квартирой распорядишься по своему усмотрению. Захочешь передать на благотворительность, передай. А я бы на твоём месте её продала и купила подальше от города дом. Будет где деткам резвиться и от суеты прятаться.
В моем секретере найдешь на квартиру все документы, Егорушка.
О Тимоше обещала заботиться Галочка. Ты наверняка её помнишь, раньше мы с ней часто на лавочке вместе воздухом дышали. 58-я квартира этажом выше. Она проверяет нас каждое утро, знает всё. Так что за кота не волнуйся, не обидят и голодным не оставят.
Ульяшу за меня обними. Как случилась с тобой беда, от неё большая поддержка мне была. Передай ей от меня вот что: умение не держать зла — признак истинной силы. Не хочу, чтобы её прекрасная душа плакала, достаточно ей горя. Не забудь, Егорушка. Она поймёт.
Любите друг друга, дети. Берегите, цените. Слушайте. И не обижайте.
Всегда ваша, бабушка Нюра
6 ноября
«Шестое…»
Он, может, смог бы вынести её последний привет стоически, но в конверте обнаружились две фотографии. Они с баб Нюрой там вместе. На одной — у неё дома, в гостиной. Он с горящими глазами у чехословацкой мебельной стенки, а она, стоя чуть правее, тянется к «Трём мушкетерам» и «Графу Монте-Кристо» Александра Дюма. А на заднике синим карандашом надпись: «Егорушке десять». На второй они сидят рядом на излюбленной лавке. Баб Нюра смотрит в камеру со скромной улыбкой, а он — нетерпеливо сложив на груди руки и коварно приподняв уголок губы. Кажется, буквально за секунды до щелчка затвора собеседница успела навести его на некую гениальную мысль, и шило в заднице требовало немедля пойти и проверить на Ульяне степень её гениальности. Да, что-то такое… Одна из тысяч его провокаций родилась благодаря неосторожно брошенной фразе баб Нюры. А на заднике ручкой надпись: «Егорушке пятнадцать».
Не знает, сколько простоял, пялясь на высаженный точно под бабушкиным окном, а теперь разросшийся и готовый вот-вот пышно расцвести куст сирени, а потом — и вовсе прикрыв веки. Минуту или все тридцать? Рука с зажатыми между пальцами листами и фотографиями давно бессильно опустилась, в носу продолжало щипать, сведённые брови в заданном положении заклинило, сердцу в груди стало узко, тесно, а воздуха легким — ничтожно мало. Веки упрямо жмурились, и где-то между ними стыла жгучая вода. Чем сильнее его штормило, тем прочнее и уверенней становился замо́к Улиных рук. Она так и простояла всю дорогу там, за спиной, ни на секунду не ослабевая хватку и не издав ни звука, даже шороха. Только задышала глубже. Беспокоилась, и это ощущалось лопатками.
Солнце нещадно жарило затылок, пекло́ за грудиной, стиснутые челюсти свело, а в ноздри настырно проникал дурманящий запах новой весны. В которой больше нет баб Нюры, но есть любимый человек. Весны, в которой он всё ещё жив, даже относительно здоров и совершенно бессовестно счастлив. В которой ясно видны смыслы и будущее, в которой им с Улей по пути и в которой он разрешает себе смеяться, несмотря на боль утраты.
Баб Нюра всегда хотела увидеть, как её «мальчик» смеётся. Однако по заказу Егор не умел. Вообще-то ещё год назад он думал, что в принципе не умеет. А теперь… Теперь — вот… Не увидела. Остаётся надеяться, что своим внимательным и зорким оком она и впрямь следит за ними с облачков. И если да, то точно радуется. Как и написала.
Вздохнув глубже, Егор развернулся и загрёб Ульяну в охапку, по привычке уткнувшись подбородком в душистую макушку. Открыл глаза. В этом дворе, в этом доме всё началось и продолжилось. Эти окна на третьем он вечерами проверял, и сейчас за плотным тюлем ему чудилась женская фигура. Или это просто свет рисовал тенями. На лавочке протирали штаны, а на старой скамейке, что спряталась за высаженной на углу дома раскидистой сиренью, мучил свою первую гитару. Сирени вокруг очень много, ещё чуть-чуть — и майские ветра начнут разносить её запах окрест. Прямо тут морду Стрижову начистил. Говорят, за бугор Стриж отчалил счастья пытать. Удачи ему. Искренне. На этот каштан, поддаваясь Улиному умоляющему взгляду, бессчётное количество раз лазил за котами. За семь лет был снят не один, не два, а целое полчище орущих благим матом хвостатых. На той детской площадке её выгуливал. Их ржавые качели поменяли на новые спустя месяц после того, как он, вняв слёзным мольбам Надежды Александровны,