Ночью он получит послание. Это будут ужасные вести. Вести о том свете, о смерти фазанов и перепелов. Вести смазывают картины и призывают О. и нежника Смолку.
Нитка правит и должен править.
Желток страдает и должен страдать.
Смолка убивает и должен убивать.
Францик сражается с болью и должен сражаться.
Щука играет на органе и должен качать воздух.
Нежники обладают властью.
О. опять стоит у печи и рассказывает о власти.
Мы в замке. Мы в башне. Мы лилии на гербе.
Заслышав шум механизмов, О. бежит на кухню замка.
Он готовит еду для нежников.
Ему выпало счастье быть нежником.
Об изразцовых печах
Твой отец взял нож за печью.
Он ест мясо человечье.
Графиня отодрала А. за уши, когда тот выкрикнул эти слова прямо в гостиной.
Графиня уже давно стала замечать, что А. взял моду влезать на богато украшенные печи в комнатах третьего этажа и что-то высматривать в запечных углах.
Анна Штангель сидела с Нидером на вязе возле замка, прячась от нежников, с которыми О. обсуждал в ельничке захват дворцового погреба. Нежник Желток был печным нежником, так как нуждался в тепле.
Шкурки, добытые в кошачье воскресенье, лежали на ореховом кресле перед печью.
А. избегал встреч с детьми из школы и прятался за спиной домашнего учителя.
После кошачьего воскресенья он сторонился О., так как боялся стычки из-за шкурок. Черные покрывала, развешанные Анной Хольцапфель во дворе прачечной, нагоняли на него страх, и он добился от матери распоряжения, чтобы по ночам двери охранял егерь Лукас с заряженным ружьем. О. рассказывал, что нежники замышляют все свалить в одну кучу, что означало не что иное, как печь.
В кухонной печи Марии Ноймайстер он не видел никакой тайны. Раскаляются плиты, значит, восходит солнце. Слово «солнце» он слышал в замке чаще, чем слово «печь». Он обратил внимание, что не может выговорить это слово, как только мать замечала, что он пытается его произнести. С печами, видимо, было что-то не так.
А. слышал речи о людоедстве. Когда князь Генрих расписывал силу своих каплунов, которая передается тем, кто их ест, следовало возражение, что силу можно перенять только у подобного. А подобным в замке были только подобные князю.
Своих узнавали по осанке, по непринужденности взгляда, по умению не видеть других, тех, кто не принадлежит к их кругу. Герцогиня стояла в церкви. Когда она чуть не хлопнулась на пол и Цёлестин подхватил ее, она сказала: «Почему никто не поддержит меня?»
Священник Вагнер сбрызнул ей лоб водой из серебряного кувшина.
Уложенная на бархат алтарных ступеней, она поведала о том, что слышала громкий хлопок, подобный пушечному выстрелу. Это напоминает ей один сон, в котором явился Людвиг Святой и возвестил ей рождение некоего принца. Тогда ей представилось, что это будет ребенок, предмет ее упований, несущий чистый свет и озаряющий им весь мир, enfant de miracle[12].
Легко разрешившись от бремени, она родила сына, отца которого к тому времени уже не было в живых, и долго не давала разрезать пуповину, дабы все могли видеть, что это ее ребенок. Священник крестил его водицей из того же сосуда, из которого уронил несколько капель ей на лоб.
И подобно тому, как она сейчас лежит у алтаря, она стояла когда-то у королевского трона и своим жизнелюбием развеивала уныние придворной жизни. Но ее вера в свет была слишком сильна. Созерцание связующей нити между матерью и сыном уже не насыщало душу. Она с ужасом вспоминает дни, проведенные в Лондоне, в Ницце и в Риме, даже разговор с Папой в залах Ватикана был лишь отблеском, а не светом. Ей не хватало тогда зримого образа. И хотя ей многое было дано и она занимала высокое положение, ей кажется, что знак был еще более многообещающим. Тогда она поклялась построить замок, в котором духовному, неизменному было дано свое вещественное соответствие: духу — круглый стол; телу — кухня; столь важному для нее чувству превосходства над природой — башня; а не менее важному для нее, герцогини, ощущению всеобщей связи — лестницы, бегущие наверх, и дорожки парка, по которым так славно гулять с собачкой и держать путь в оранжерею, где не бывает ни зимы, ни лета, но неколебимо царство ровного, постоянного тепла. Ни на миг не падая духом, с великим мужеством встречая опасности, она вернулась, считая себя изгнанницей, на свою родину и вознамерилась вытеснить мрак, разлившийся, подобно половодью. Когда она велела повесить в церкви образ Доброго Пастыря, она сделала это в знак благодарности за то, что сподобилась, переодевшись пастушкой, вселить мужество в сердца своих солдат.
Священник Иоганн Вагнер помог подняться герцогине, которой уже полегчало, он усадил ее на первую скамью и встал перед ней на колени, приготовившись дослушать прерванный рассказ.
— Ради восстановления порядка я не пренебрегала ничем. Я была убеждена в том, что должна быть такая обитель, такая страна, такая часть суши, где все остается по-старому. Старое всеобще. Массовое создает иллюзию, заставляет верить, что все и всяк имеют равные права. Но право не может быть порукой индивидуальному. Свод законов — кодекс всеобщий. Я никогда не жила для себя.
Однажды, когда в хлеву, где я скрывалась, меня коснулось теплое дыхание коровы, я познала другую сторону жизни, низшую ступень. Люди встречали меня радостными приветствиями, и я обещала им старое солнце над старой землей. И еще — новое дитя, с которым никогда не расставалась. Я молилась за Гиацинта Симона Дойца, который выдал нас, молилась даже в тот час, когда солдаты окружили наш дом. Стилия фон Керсабич, моя камеристка, влюбленная в Дойца, обнаружила за той изразцовой печью, что стала потом камином, плиту, а под ней — убежище. Там я и схоронилась со своим ребенком, генералом и с несчастной камеристкой. Накрытые железной плитой, мы все же могли слышать, как солдаты ворвались в комнаты и как Гиацинт Симон Дойц присоветовал им затопить все печи и камины...
Два солдата и Гиацинт принесли дров и развели огонь. Гиацинт залез на печь и начал искать герцогиню, ребенка и свою подругу. «Все надо спалить», — сказал он солдатам.
Несмотря на летнее тепло, солдаты не открывали окон. Гиацинт обливался потом. Ближе к ночи, когда во всех комнатах стало невыносимо жарко, Гиацинт нашел нож, который герцогиня всегда носила с собой. Этим ножом был прилюдно убит ее муж. Гиацинт бросил нож за печку, как раз туда, где лежала раскаленная плита.
— Откройте, мы задыхаемся, — донесся до Гиацинта голос герцогини.
— У меня уже начала тлеть одежда, когда они вытащили нас из подполья. Мы почернели от дыма и копоти. Несмотря на густой дым, валивший из нашего укрытия, я заметила нож, лежавший за печью, и спрятала его под одеждой. Меня допрашивали старшие офицеры. Я сказала им: «Тоже мне мятеж, только меня вам сейчас и не хватает».