А. Блок
I
Чутьё, чутьё, его вело чутьё. Место самое обыкновенное, никакого искусственного моря тогда в помине не было, так, приток небольшой, крутые берега, правда, сосны, да, сосны — красиво, особенно вечерами. И несколько домишек, не дачек — обычных домиков со стариками и старухами. Вот здесь, говорит, построю я дачку. И что теперь, ведь всего сорок лет прошло — и здесь самый престижный дачный посёлок: «Волги», «Жигули», а как начались девяностые, сплошные иномарки… И дырявая кастрюля папаши.
Сергея в школе пытались звать Сержем. Отмахнулся: по.шло. Кликуха для банды. Приклеилось другое: граф. Тоже ведь прозвище, но почему-то не отнекивался, не морщился — даже нравилось. Льстило, наверное. Граф сказал, граф пошёл. Не пошёл — побежал. Быстрый, порывистый, смесь холерика с меланхоликом, как про себя любил говорить. Девочкам нравился, лезли все. Кроме скромных. Те влюблялись в других: попримитивней. Это всегда так в юности, как раньше говорили: Лондон — город контрастов, — в том смысле, что, если ты сам сложный, то тянет тебя к примитивам. Сергея ласкали девочки крупнокалиберные, рано созревшие. Было, видимо, чтото притягательное в его чувственности: целовался как-то по-особому, что ли… Ему не было еще пятнадцати, а ей тридцать три. Долго забыть не мог. Учительница первая моя. Так её называл. Ты помнишь, отец? Эге?! Хорошая
баба была, он и сейчас кому угодно это повторит. Хорошая баба. Всегда поможет — только попроси поласковее. На дачке прошёл он свою первую школу. Граф. А она — жена кучера. Муж у неё работал таксистом. Налей, налей бокалы полней. Он ей пел. Муж, говорит, у меня тряпка. И жалко. Жалко у пчёлки, а пчёлка на ёлке — выгляни в окно! Так вот с тобой и пою. На гитаре он, правда, никогда не играл. Не умел. И учиться не пожелал: инструмент для парикмахеров, как бабушка изъяснялась: ещё только гриф алым бантом обвязать, а тебе чуб завить. Дед был, конечно, проще её. Но с чутьём, говорю, с чутьём, а?
Отец молча слушает. У него вообще такая манера: как можно меньше себя проявлять. Многие вопросы до него просто не долетают. Шум жизни, точно поток, огибает его и уносится вдаль. Жена Сергея, Томка, уверяет, что в конце отечественной войны, когда Сергеева отца, девятнадцатилетнего парнишку, тяжело контузило, у него отвалился какой-то загадочный винтик, отвечающий за душевные переживания.
Эге! Анекдот старый: стоит человек на остановке, а у него в ушах бананы. Подходит другой, видит, обращается к первому: гражданин, у вас в ушах бананы. А?! У вас в ушах бананы. Что?! Не слышу?! У вас в ушах бананы. Не слышу! Не слышу! Говорите, пожалуйста, громче, поскольку у меня в ушах бананы. Сергей криво смеётся. Он всё делает быстро, криво, рывками.
А что? Не так? Не права я? Томка встаёт, пожимает плечами, отворачивается от супруга. А что же делает супруга одна в отсутствии… Она бровки поднимает, выщипывает пинцетом. Не так? Первая жена Антона Андреевича ушла, годовалую дочь Наташку забрала, тебя, сына своего, оставила. Скучал он по дочери? По жене? Ещё чего! И тебя прям-таки завоспитывал, заласкал. Наплевать ему было на всех… Бабушка тебя вырастила. Бабушку Томка уважала. Старая интеллигентка была. Сдержанная, деликатная, всегда в хорошем костюме, даже чулочки в цвет. Подозрительная, правда, — плохо с людьми сходилась. Антон Андреевич сразу тогда женился вторично.
Сергею уже десять лет было. Но вторая жена погибла, остался трёхлетний сын. И что — умер с горя Антон Андреевич?! Страдал? Мучился? Как бы не так!
Ей-то, Томке, и лучше, что Антон Андреевич такой: вся её родня на даче живёт. Братец и сестрица раньше часто наведывались — теперь что-то не очень. И слава Богу. Приедет, бывало, Наталья, сядет на веранде на бабушкин стул, физю вытянет — глядите-ка на меня, принцессу.
— Какие у Натальи губы красивые! — как-то сказал Сергей восхищённо.
— Красит, вот и всё, — отрезала Томка. И всё ей не так — то кровать не там стоит, то телевизор спать мешает. А теперь вдруг Антон Андреевич задумал дачу поделить между детьми. Наглость какая! Сергей на ней всегда жил, потом с ней, с Томкой и Томкиной мамашкой
— молодящейся старухой — бывшей актриской оперетки. Красотки, красотки, красотки кабаре! Не ори, Сергей, своим козлиным голосом. Обиделся. И за сестру тогда обиделся. Нет, красивые губы и всё. Ну ладно, Наталья хоть родная сестра, а этот, Митька, сводный — а главное, типичный тунеядец. Его Томка ненавидит особо. Чем он лучше Сергея, что все о нём языками чешут: говорят, Митя там, слышали, что Митя у вас так-то, рассказывают, что у Мити… Встретишь дачного соседа — сейчас все они тихонькие — неохота зады-то от насиженных кресел отрывать, а время смутное — и первый вопрос: а младший сын Антон Андреича где?.. Авантюрист и тунеядец. Но не ответишь так. Ах, не знаю, давно не был, что вы, мы так всегда рады, когда он приезжает, да, конечно, удивительный, но сложный, сложный, сейчас-то таким проще будет, вы считаете?.. Ох, молодость, сокрушается сосед. И мы в его годы такими были. Пообломали. Привет Антон Андреичу. Поклон супруге. И потащился коряга.
