Внезапно со звякнувшим щемящим звуком просквозил по выступающим древесным корням острый профиль Сергея и зацепился за поднимающийся из-под сухой земли рыжевато-коричневый сосновый бугор. А среди темнозеленой хвои вспыхнуло рыжим пламенем яркоглазое лицо деда.
— Чутье, его вело чутье, эге? И кора запестрела цыганской юбкой, и старая королева, хозяйка дачного дома, возникла на миг, как солнечный воздушный столп, тут же распавшийся на золотистые искры, одна из которых уже сверкала в живых и нежных глазах вышедшей на террасу Натальи, сестры.
— Я прочитала недавно один роман, — Наталья смотрела на брата своим тихим взглядом, — мне очень понравилась книга, но там есть такой эпизод — герой читает старые письма советской эпохи, в которых родня обменивается впечатлениями о рождении детей, о поездках на юг, о своих огородных посадках… И герой бросает письма в огонь, потому что считает, что той жизни уже не существует и не будет никогда. Но это — мужской взгляд. А мне кажется, та жизнь никуда не исчезла, она так же длится и длится. Мы, женщины, ощущаем глубинные течения, связывающие человеческие души. Во внешней жизни меняются декорации и правила игры, появляются новые герои, выбрасываются на свалку старые. Но на самом деле это только майя, только очередная иллюзия. А жизнь внутренняя — жизнь наших бабушек и наших родителей и наша юность — все остается в нас.
Мы такие же — мы так же хотим любви и счастья.
Она стояла на террасе, освещенная солнцем.
Ее старшая дочь только что вышла замуж, ее сын Артем гонял футбольный мяч в летнем лагере, а на втором этаже старого дачного дома спали ее двухлетние близнецы.
(И уже через неделю Дмитрий пошлет ей по электронной почте свой гимн женщине-матери:
«Застенчивая и сильная хранительница мира, царствен но-безразличная к его меняющимся формам, сквозь сердце твое проходит бесконечная нить человеческих судеб, чтобы, став памятью, обрести благодаря тебе бессмертие ».
И она ответит ему одной фразой: «Я думаю, больше благодаря тебе».)
Она стояла, освещенная солнцем, — и жизнь продолжалась. Текла, струилась, сама себя направляя и исправляя, то поглощала, то выносила на поверхность отдельные лица и огромные толпы, снова мчала их к своим глубинам, фонтаном выбрасывала из себя бурные десятилетия и топила, погружая на дно, целые эпохи. Только женщина, подумал он, вглядываясь в лицо своей сестры, только женщина во все времена спокойно стоит над водой, над этим порой беспечно играющим, порой грозно бушующим потоком — и пока она здесь, пока она не кинулась в бурные воды, потеряв свое женское естество, можно ничего не бояться.
