и его сообщников против Стилихона оканчивался ничем. Гонорий, видя, как высоко возросло могущество министра над его собственным, кажется, потерял всякую охоту бороться с своим тестем и хотел покориться своей участи; с ним вместе приуныла и Римская партия, лишившаяся теперь в Гонории, по причине недостатка в нём решительности, своей опоры.
Дело, однако ж, вскоре приняло совершенно иной оборот; причиною тому было следующее обстоятельство. Тотчас после отъезда Гонория из Рима, сделалось там достоверно известным, что восточный император Аркадий умер [176]. Когда эта весть дошла до Гонория, то весь Двор пришёл в движение. После Аркадия наследником остался малолетний сын его Феодосий. Опека над ним и управление Востоком вместо него представляла Западу большие выгоды, а главное необыкновенно льстили самолюбию западного Двора; теперь планы Стилихона относительно Востока, прежде считавшиеся несбыточными, и потому вызывавшие сопротивление со стороны императора и Двора, теперь казались основательными. Император Гонорий тотчас выразил намерение отправиться в Константинополь, чтобы там принять бразды правления в свои руки [177], основывая своё право на опеку над наследником престола на ближайшем своём с ним родстве. Главное, что побуждало его к этой поездке, без сомнения, было то, что он надеялся там действовать совершенно независимо от влияния министра. Стилихон, который во всю жизнь свою лелеял мысль о соединении Востока с Западом, постоянно стремился к власти и в этой части Империи, не мог упустить этого удобного случая; напротив, он ухватился всеми силами за этот случай и тем более желал осуществить свою заветную мысль, чем менее видел расположения к себе на Западе. К тому же он давно приготовлялся к походу на Восток, и след., скоро мог привести свой проект в исполнение. Потому счёл нужным отговорить императора от поездки в Константинополь. Во-первых, он представил Гонорию громаду издержек, необходимых для этого путешествия. «Кроме того», говорил Стилихон, «не следует тебе удаляться от заботы управления империей потому, что мятежник Константин овладел всей Галлией и живёт в Арелате; он в отсутствие твоё опять задумает идти на Италию». Это, по замечанию Зосима [178], вполне достаточно показывало необходимость присутствия в Империи и бдительности самого императора; к сему Стилихон прибавил тот же самый довод, которым Гонорий незадолго перед тем, как уже известно, доказывал ему необходимость ревизии войска; именно Стилихон говорил: — «Аларих, уже выступивший против бунтовщика из Норика с многочисленным войском, легко статься может, обратить оружие на Италию, когда будет проходить через неё, а если и не то, то во всяком случае присутствие твоё в Италии необходимо для того, чтобы руководить его движением».
Доводы Стилихона были неотразимо основательны, так что император ничего не нашёлся сказать вопреки ему и тут же стал совещаться с ним о том, что должно делать в этих обстоятельствах. Результатом аудиенции императора с министром был следующий план [179]: «Гонорий немедленно отправится в Павию к войску и отдаст ему приказ выступить в поход против Константина, лишь только Стилихон даст знать, что пора выступить. Это войско соединится с армией Алариха, который и поведёт его против узурпатора. Стилихон же, получив от императора депешу к готскому королю и кредитивные грамоты к константинопольскому Двору, побудит первого к скорейшему соединению с павийским войском, после чего поедет на Восток».
План был прекрасный. Но нельзя не видеть, что тут император, несмотря на то, что Стилихон старался предоставить ему право высшего авторитета в государстве и по-видимому подчинил свои распоряжения его власти, является второстепенным лицом, а главным распорядителем остаётся министр; нельзя не заметить, что павинская армия, состоящая преимущественно из итальянского народонаселения, теряла своё значение, уступая его варварскому войску Алариха: потому что оно поступало теперь под начальство гота, и варвары составляли главные силы Империи.
Всё это, конечно, не могло не возбудить неудовольствия в сердцах приверженцев Римской партин и при других обстоятельствах, более благоприятных для варваров, и при более мирных отношениях; теперь же, когда начата была римских элементов реакция против варваров, императора против министра, и сделаны были попытки ослабить всё более и более возрастающее их влияние, теперь это неудовольствие должно было обратиться в восстание и вызвать первых на решительные действия против вторых.
И действительно, приближённые Гонория, узнав обо всём случившемся, пришли в волнение; дух ненависти к Стилихону и варварам, долженствовавший было ослабеть, опять возвратился к ним с новой силой. Тем большая опасность угрожала теперь варварам и Стилихону, что у врагов их к общему интересу примешивался интерес личный и что большая часть их нисколько не обнаруживала перед ним своих настоящих чувств. Я хочу сказать этим то, что почти все высшие чиновники, принадлежавшие к Римской партии, в замышляемой ими реакции против Стилихона и варваров, преследовали свои выгоды и рассчитывали, по падении их, занять их места в государстве и захватить в свои руки их имущество, и в то же время умели поставить себя в такое отношение к министру, что тот не видел причины считать их своими врагами. Особенно же нужно это сказать об Олимпии, который стоял во главе образовавшейся против Стилихона партии. Это был человек, который под скромной и прекрасной наружностью скрывал ум и под личиной христианского смирения питал в себе все пороки утончённого придворного честолюбца [180]. Стилихон всего менее в нём видел врага своего: потому что Олимпий своим возвышением обязан был единственно ему [181]. А между тем, оказывая Стилихону всякое уважение, он давно замышлял свергнуть его с занимаемого им места и доставить его самому себе. Нет сомнения, что все доселе бывшие интриги против министра главнейшим образом составлялись и ведены были этим человеком. Таким образом ненависть Римской партин к министру и его приверженцам достигла теперь степени непримиримой, злой вражды.
Император был в нерешительном состоянин духа; он тоже ненавидел министра ещё более, чем прежде, и страшно досадовал, что должен был согласиться на его распоряжения, столь противные его намерениям; но он боялся его и не знал, что делать. В таком дурном, тревожном расположении духа выехал Гонорий из Бононии. Его сопровождал весь Двор. Олимпий, с некоторого времени сделавшийся постоянным, неотлучным собеседником императора, и совершенно подчинивший слабую его душу своему влиянию, с удовольствием видел, что причина его внутреннего недовольства - Стилихон. В разговоре с Гонорием во время дороги он незаметно склонил свою речь на действия министра, и представил ему, что Стилихон едет в Константинополь с преступными замыслами; что он
