дальше, на север, до самого горизонта, голая степь.
Нет, не такой Ришелье представлял себе Одессу. Не такой она виделась ему в мечтах под скрип колес раздолбанной почтовой кареты.
Герцог был потрясен. Куда занесла его судьба?
И тут, наверное, произошло чудо!
В ту самую первую минуту, когда Ришелье, распахнув дверцу кареты, спрыгнул в жидкую грязь пустыря, это гиблое, на первый взгляд, место, покорило его. В ту самую первую минуту, когда глазам его явилась необозримая бирюзовая даль моря, а обласканного весенним солнцем лица коснулся аромат степных трав, Ришелье полюбил это гиблое место и дал себе слово превратить его в райский сад.
Но начинать пришлось все с нуля.
Дюк, как фамильярно стали звать его одесситы… да и мы с детства привыкли так его называть… нашел для себя небольшой одноэтажный домишко, который стал «дворцом градоначальника». Здесь, в пяти тесных комнатах, разместились… не очень, правда, понятно как… три адъютанта, несколько иностранных послов и выживший из ума глухой старик аббат Лабдан – воспитатель герцога, с которым он никогда не расставался.
Женщин там не было, как не было их и в доме Иосифа Дерибаса.
Жена Ришелье, горбунья Розалина-Сабина де Рошешуар, с которой когда-то, в 16 неполных лет, он был обвенчан, жила в Париже, а связей с другими дамами… света и полусвета… у него не было.
Почему? История об этом деликатно умалчивает.
Промолчим и мы – не наше с вами, знаете, это дело!
Все свое время Дюк отдавал городу и его многочисленным гостям – купцам и вояжерам, которые стали стекаться в Одессу, когда слава о ней и ее необыкновенном градоначальнике облетела Европу.
Дюк был действительно необыкновенным человеком. День его был расписан по минутам – с утра он принимал посетителей, объезжал город и порт, заглядывал в острог, заходил в мелочные лавки, останавливал на улице прохожих и расспрашивал о житье-бытье, а по вечерам сиживал в «кофейном заведении» и посещал вечеринки в частных домах.
Но самым главным делом его было, конечно, строительство города и порта. И вот уже по плану, начертанному мастерской рукой полковника Франца де Волана, проложены первые прямые, открытые всем ветрам улицы – Дворянская, будущая Петра Великого, и Гимназическая, будущая Дерибасовская.
И вот уже Тираспольская застроена складами и магазинами.
И вот уже на Ремесленной поселились приглашенные из Германии немцы-ремесленники, а в окрестностях города на землях, купленных у графа Потоцкого, основаны первые немецкие поселения – Гросс и Кляйн Либенталь.
И вот уже на месте того самого пустыря, на котором когда-то остановилась почтовая карета, красуется Соборная площадь – «Соборка» нашего детства. А вместо церквушки Николая Мирликийского радует взор красавец – Преображенский собор.
Насажены сады, построена «биржевая зала», устроена набережная, которая станет Николаевским бульваром, и «благородный институт», который станет Новороссийским университетом.
И вот уже более 500 судов ежегодно бросают якоря в порту. Они привозят невиданные заморские ткани, диковинные фрукты, привозят кофе, табак, халву и рахат-лукум. И уходят, нагруженные пшеницей, кожей и костью.
А в 1808-м из Парижа, Неаполя и Стамбула прибыли послы – те самые, которых Ришелье по доброте души своей приютил «во дворце».
А в 1809-м Дюк выстроил для своих одесситов театр. И не просто театр, а настоящий храм искусств – по проекту швейцарца Тома де Томона, и певцов для этого храма, так же как саженцы акации, выписал из Италии.
С тех пор по весне наш город всегда напоен ароматом акации, придающим особую прелесть звукам моцартовского «Дон Жуана», льющимся из Оперного театра как память об «устроителе города» – байроновском Дон Жуане де Рибасе.
И под эти волшебные звуки Одесса становится Одессой.
Той Одессой, в которой когда-нибудь родимся и мы. Той Одессой, которую мы любили и которую не в силах забыть.
Прошло одиннадцать лет.
27 сентября 1814 года Дюк покинул Одессу.
Тысячи одесситов «со слезами и воплями» провожали его до заставы.
Дюк покинул Одессу и… остался в ней навсегда.
Остался в легендах, остался в душах людей.
Остался на Николаевском бульваре, где у начала Бульварной лестницы стоит его бронзовый памятник. Лицо первого градоначальника обращено к морю, к гавани, в которую со всего света заходят корабли. Здесь, у Дюка, по утрам гуляют молодые матери с колясками, а по вечерам собирается молодежь.
Одесситы не забывают Дюка. И немалую роль в этом играет память о его благородстве и толерантности: католик по вероисповеданию, он никому не мешал жить по своим обычаям – ни православным, ни мусульманам, ни иудеям…
Одесса и евреи
Евреи появились в Одессе в те давние времена, когда наш город еще был крепостью, носившей имя Гаджибей. Об этом свидетельствует почти стертая надпись на одном из камней кладбища, затерянного на обрыве Хаджибеевского лимана: «Здесь спрятана женщина набожная, г-жа Двося, дочь (слово стерто) рабби Абрама (слово стерто, вероятно, «скончалась») первого числа (слово стерто, вероятно, «месяца») Адар 5530 года (от сотворения мира, то есть где-то в марте 1770-го)».
И далее на иврите: «Да будет душа ее присоединена к сонму вечно живущих».
По ревизии 1795 года, в Одессе проживали «150 евреев мужска и 96 женска пола», а к средине XIX века из 400 тысяч жителей евреи уже составляли около 125 тысяч.
Еврейская община Одессы существенно отличалась от традиционных еврейских общин. Это касалось и внешнего вида, и языка, и соблюдения религиозных предписаний[24].
Многонациональный характер города-порта, интенсивность его светской жизни с явно выраженной торговой спецификой оказывали огромное влияние на его жителей, в том числе и на евреев. Вместо традиционной черной одежды одесские евреи носили одежду европейского покроя, брили бороды, общались между собой на русском и чаще посещали Оперу, чем синагогу.
И нечего удивляться, что религиозные евреи, приезжавшие «по торговым делам», поражались существующему здесь «разврату» и говорили, что «на сорок верст вокруг Одессы полыхает геенна огненная».
За несколько лет до того, как переселиться в наш город и полюбить его, Мендле Мойхер-Сфорим писал другу: «Ничего не скажешь, Одесса город красивый. Жаль только, что людей здесь нет! Посуди сам, можно ли здешних жителей назвать людьми?.. Ты взгляни только, как на бульваре мужчины ходят с бабенками под руку! Ведь это же срам!»
Но одесские евреи мало внимания обращали на эти обвинения – они наслаждались жизнью. Летними вечерами они дефилировали по Дерибасовской и Николаевскому бульвару, сиживали в кафе, покуривая, несмотря на субботу, и в зависимости от сезона то «прихлебывая» ароматный турецкий кофе, то «тая» вместе с божественным одесским мороженым.
И сидящий за мраморным
