смог. К обычному-то — дом не даст морду просунуть…
— На балкон её, разве что, высадить? — задумчиво зажал бороду в кулак батя. — Или… О! О! — он затыкал вперёд пальцем.
— Чего?
— Вон! Дилижанс видишь? Нагони-ка да тормозни его! На второй этаж сойдём, на нём и до центра доедем. А ты — к себе, зверюгу свою во двор ставь и парадну форму одевай да под подъезд к зазнобе явись и жди. Крикнем тебя.
Неожиданно.
— Подходяще! — одобрила маман, и дискуссии сделались неуместны. К тому же, и дилижанс вон сам останавливается, людей высаживает.
Наша плотная притирка вызвала в рядах пассажиров ажитацию, возница вскочил на козлах и замахал кнутом:
— Куда! Куда! Карету сомнёте!
— А ну, не кудыкай! — строго велела маман, кинула на заднее сиденье второго этажа газетку (где только взяла, в саквояже везла с собой, что ли?) и величественно вышагнула на неё. — Видишь: людям ехать надобно.
На это извозчик не нашёл, что возразить и молча наблюдал за выгрузкой странной пары, спросив только:
— Двое? Более не предвидится?
— Двое, — подтвердил батя, а маман кивнула:
— Продолжайте путь, любезный.
А я помчал к себе на окраину. Через забор привычным манером перескочил, забегаю домой — Марта посреди комнаты с моей парадной формой на плечиках стоит.
— Давай-давай! — выдернул я парадку у ней из рук.
— Я только что решить её повешать! — возмущённо воскликнула Марта. — Сколько можно на стул валять!
— Ну, извини! — я поспешно скрылся за шторой и запрыгал, стягивая сапоги. Ёшки-матрёшки, сколько раз я за сёдни переоблачился-то?
— Ты совсем уходить или вернуться? — спросила из-за шторы Марта.
— Вернуться. Наверное. Ты закройся, я в окошко стукну.
Переоделся я пулей. Бросился в двери. Чуть не выскочил. Метнулся назад, в сенях едва не сбив с ног Марту!
— Что такой⁈ Куда⁈ — испуганно вскрикнула она.
— Планшетку забыл! — я пробежал за шторку, встряхнул комбез, подхватил планшетку и побежал уж окончательно:
— Закрывайся!
— Яволь-яволь! — успокоила меня Марта, прикрывая дверь. — Всё хорошо быть! С Богом! Не волновайтся!
Я автоматически отметил, что в Мартином употреблении глаголов намечается какой-то перелом, и поспешил в сторону дома Шальновых, стараясь не сбиваться на бег. За две улицы до нужной выскочил на небольшой торговый пятачок, почти пустой по случаю приближающегося вечера. В окне булочной виднелось, что продавец выкладывает оставшуюся выпечку поближе к кассе и ставит над ними табличку: «ЗА ПОЛЦЕНЫ!» Пожилая бабуля, сидящая в кресле у входа в книжный меланхолично перелистывала страницы небольшого томика. А худощавая цветочница закрывала ставни своего павильона.
ПОДХОДЯЩИЕ
Я метнулся к ней.
— Сударыня! Одну минуту!
— Что такое? — с титаническим спокойствием переспросила она. — Вам нужен букет?
Ещё бы! Фактически, сейчас я в третий раз увижу Серафиму не случайно. Да и родители мои явились знакомиться — так, вроде? Значит, самое время продемонстрировать серьёзность намерений.
— Нужен букет! Кровь из носу!
Продавщица, накидывая на ставни крючок, сурово предупредила:
— Белых роз нет. И лилий тоже.
— А розовые есть? Или хоть голубые? Мне для юной девушки, нежное что-нибудь надо.
Она повернулась и смерила меня очень серьёзным взглядом:
— Нет, голубые — не то. А розовые есть, — подохла ко входу и щёлкнула выключателем магического светляка, врубая освещение павильона. — Проходите.
От ваз с цветами шла ощутимая прохлада. Должно быть, генераторы холода в вазах лежат. Продавщица деловито оглянулась:
— Насколько серьёзен повод?
— Очень серьёзен.
— Собираетесь делать предложение?
Я откашлялся.
— Пока нет, но… с намерением, так сказать…
— Понятно. Общаетесь недавно, правильно я понимаю?
— Верно, — я оглядывался, стараясь сориентироваться в изобилии красок. — Может, вот этот?
— Красивые цветы, но нет. Поверьте мне, молодой человек, это не ваш выбор. Они слишком тёмные и слишком тяжеловесные. Для юной девушки мы возьмём вот эти, — она извлекла из понятного только ей хаоса вазу с нежно-розовыми, некрупными и словно воздушными цветами. — Бледно-розовый, — девушка посмотрела на меня со значением, –это символ только зарождающихся чувств. В нём восхищение дарителя свежестью и нежной красотой девушки. А чтобы букет выглядел ещё более лёгким и хрупким, мы добавим в него гипсофилу.
— Что? — не понял я.
— Вот эти веточки с меленькими белыми цветочками.
— А-а.
— Она означает чистоту, невинность и вместе с тем — начало чего-то нового. Если вы хотите предложить девушке вашу симпатию, вполне соответствует. К тому же, дополнительным оттенком смысла эти цветы несут любовь и вечную преданность.
— Ядрёна колупайка, как всё сложно-то…
— А вы как думали! Каждая девица знает справочник по языку цветов наизусть. Принесёте что-нибудь наугад, а она прочтёт, к примеру: со всем уважением, давайте расстанемся.
— Ах ты ж, пень горелый!
— Вот именно. Поэтому, лучше всегда консультируйтесь со специалистом. Делаем букет?
— Конечно!
— Сколько роз?
— А давайте все!
— М-хм. Тогда корзинку надо. Слишком толсто получится в букете.
— И корзинку посчитайте!
ПРЕДОБМОРОЧНОЕ
Под подъезд Шальновых я примчался, слегка ошалевши. Сердце долбило в груди, как молот. Оглянулся туда-сюда… Как понять: родители приехали или нет? Поставил корзинку на скамеечку у палисадника и прислушался. Из приоткрытых окон верхнего этажа долетали обрывки разговора. Слов не понять, но голос стряпчего Шальнова я узнал. А вот и батя! И маменька что-то поддакивает.
Ну, хоть тут можно успокоиться. Я присел на лавочку рядом со своей корзинкой… чтобы через короткое время подскочить и начать расхаживать туда-сюда, поминутно сверля взглядом распахнутое окно Шальновской гостиной. Полагать надо, Серафиму туда тоже не позвали. Интересно, на какую сторону выходит её комната? Кроме трёх распахнутых окон, из которых доносились отзвуки неспешного разговора, все остальные стояли наглухо задёрнутые плотными портьерами.
Вдруг затопали шаги, словно кто-то тяжело шёл по деревянной лестнице, и из двери подъезда выглянула средних лет женщина в простом платье и платке, повязанном на затылок:
— Сударь, Илья Алексеевич — вы ли?
— Я!
— Пройдёмте, просим.
Я дёрнулся за ней.
— Цветочки-то оставили!
От волнения я забыл про свой букет! Поскорее схватил корзину и поспешил за женщиной, кем бы она ни была. Но вряд ли это Серафимина тётя, ту я мельком видел — не похожа. Скорее, бабу в косынке можно было определить как прислугу «за всё» в этом доме — и
