сделать тебе… Это непросто. Ты несешь ответственность за целую нацию. И я тебе отнюдь не завидую. Никогда не завидовала. Я была так счастлива покинуть Ариосту. Оставить все это позади. Но ты прав. Думать надо и о других вещах. Мне невыносима мысль, что наш ребенок будет расти в этом дворце, как выросли мы.
— Этого и не будет.
— Хотя пони в гостиной, это, конечно, мило, не скрою.
— Идея была не моя, — ответил Винченцо. — Просто хочу, чтобы ты знала.
— Не хочешь приписывать себе идею друга? — Она невольно улыбнулась.
— Не хочу отдуваться за него.
— Пони очень милый. Думаю, нашему ребенку понравится ездить на нем. — Элоиза прищурилась. — У нас есть шанс не просто поступать как надо, но и дать нашему ребенку то, чего не было у нас.
— А именно?
— Любовь.
— А что для тебя любовь? — спросил Винченцо.
Такого вопроса Элоиза не ожидала.
— Любовь, — повторила она. — Просто любовь.
— Признаться, мне неведомо, что это. В детстве я никогда не был любим. Да и во взрослом возрасте тоже. По крайней мере, мне так казалось.
В голосе его звучала лишь холодная отстраненность, но боли в ней звучало больше, чем в рыданиях. Элоиза могла лишь смотреть на него в изумлении. Как просто он признался ей в этом, и сам, похоже, даже не испытывал страданий на этот счет. Он принимал все как данность.
— Кроме того, в мире и в истории есть масса самых разных толкований любви. Есть современная концепция: «Люби себя превыше остальных». Есть романтическая любовь. Любовь к другу. Существует классическая библейская интерпретация. Любовь терпелива… Любовь добра… Но ни в одной из этих концепций нет абсолютной конкретики. Когда ты произносишь слово «любовь», что именно ты имеешь в виду?
Его вопросы застигли Элоизу врасплох, ибо она вдруг поняла, что у нее нет ответа. Любовь являлась для нее чувством, а он вдруг попросил объяснить, как она должна выглядеть с практической точки зрения.
— Я…
— Ты говоришь, что наш ребенок должен быть любим. Потому что современный мир уверяет нас, что любовь свободна и проста. Словно каждый родитель непременно любит своего ребенка, а каждый ребенок обожает своего родителя. Но мы прекрасно знаем, что это неправда. Разве нет?
— Да, — ответила Элоиза.
— Есть романтическая любовь. Взгляни на брак моих родителей. Это что, по-твоему, любовь?
— Я не думаю, что твой отец или моя мать хоть кого-то в своей жизни любили.
— Однако, полагаю, не раз признавались в любви. Возможно, они при этом и лгали. Но нас со всех сторон уверяют, что чувства эти естественны и просты. Что они просыпаются в нас с той самой секунды, как наши сердца начинают биться. Но что такое настоящая любовь? Когда к ней можно прикоснуться? Ощутить на вкус, почувствовать ее? Что это? Потому что, если она не выражена в наших действиях, то разве есть от нее прок? И когда ты говоришь о любви к нашему ребенку… Если речь о том, буду ли я о нем заботиться и обеспечивать его всем, то да, буду. Дам ему все, что мы не получили от родителей. Так же как сейчас устраиваю для тебя Рождество.
— Но для тебя это не любовь? — спросила Элоиза.
— Я думаю, любовь — это массовая галлюцинация нашего общества, — мрачно ответил Винченцо. — Если бы меньшее количество людей говорило о ней с той же легкостью, с которой они чихают, возможно, она и обрела бы свой исконный вес. Тогда в ней было бы что понимать. Но я откровенный циник в вопросе любви.
— Твоя мать наверняка любила тебя.
Винченцо пожал плечами, глядя в никуда.
— Может, и так. Но она никогда не говорила мне об этом. И все же моя мать повлияла на мою жизнь больше, чем кто бы то ни было. Она выполняла свои обязательства. Следила за моим благополучием. Она была хорошей королевой. Не получившей ни капли признания от моего отца. Только презрение.
Элоиза была поражена. Винченцо не верил в чувство, которое она считала фундаментальным и величайшим в мире. Хотя… В нем любовь будто дала трещину. Она словно рушилась, рассыпалась в его душе. Являлась ли любовь и просто теплое отношение одним и тем же? А также долг и чувство ответственности? Во всем вышеперечисленном ей отказали ее родители. Но все же ей казалось, что существует нечто большее. Например, сознательное самопожертвование ради любимого человека.
— А тебе хотелось услышать от нее эти слова? — спросила Элоиза.
— Одно время хотелось. Но в конечном счете это не важно.
— У тебя очень мрачный взгляд на мир, — заметила Элоиза.
— Ты считаешь? А мне так не кажется. Куда неприятнее сам факт, что слова в нашем мире утратили свою ценность. Мы их произносим, мы надеемся услышать их от других и вовсе не думаем о том, что они могут означать. И что они должны означать. А если бы думали, то люди вроде наших родителей не могли бы существовать в отрыве от мира. И не размышляя о собственном поведении.
— Ты считаешь, они не видят реальность? — спросила она.
— Искренне надеюсь, что нет, — ответил Винченцо. — Если они в полной мере осознают всю глубину своей развращенности и все равно идут по избранному ими пути, то это намного печальнее.
— Пожалуй, ты прав, — согласилась Элоиза.
Ее пронизал внутренний холод. Она смотрела на него, и ей казалось, что теперь понимает его куда лучше и глубже, чем прежде. Ее удивляло, почему Винченцо вдруг захотел этого ребенка, хотя раньше твердо намеревался не иметь детей. Почему приехал за ней. Почему хотел на ней жениться. Однако теперь она видела, что он мужчина с глубоким внутренним миром. Притом что сам он, очевидно, придерживался о себе иного мнения. Он рьяно пытался понять глубинную природу любви, прежде чем начнет исповедовать ее. И Элоиза понимала, что такова его природа.
