ладони махал партийному коллеге из Славонии. В какой-то момент ему показалось, что Зехрин сосок буравит ее насквозь.
— Идет… Но я могу тебя заверить, что у меня никогда не было так, чтобы я был с кем-то в первый раз и сразу кончил. Как бы классно мне ни было.
Зехра подалась назад, встала на колени у него между ног и стала расстегивать его брюки:
— Процитирую Крлежу: пришло время испытать и это. М-м-м-м, ну вот, что те Джулиана говорила? Конь!
Касаясь пальцами, где нужно, сжимая как полагается и в ритме, которому позавидовали бы лучшие венские филармонисты, она продолжала повторять диагноз:
— Душа моя… Ты взорвешьс через минуту… Уже поздно, ты наелс и напилс… Когда ты последний раз был с девушкой? Мы оба это знаем. А что ты на самом деле мож, эт мы утром-м-м-м-м… увидим-м-м-м… М-м-м-м?
Так и было.
* * *
Ему потребовалось четверть часа, чтобы более-менее отделить воспоминания вчерашнего вечера от сна. Ночью он кончил лишь через четыре с половиной минуты, и эта победа над прогнозом Зехры дала ему силы, чтобы взять ее на руки, подняться с ней в мансарду и попытаться отплатить ей кунилингвистическим способом. Зехре было приятно, но вскоре она сказала ему:
— Хватит, солнц. Ложись, выспись маленьк, ты щас никакой, так ты тольк еще больше обслюнявишь и себя, и меня. Отдохни до утра.
Держа правую «подладошку» под контролем, он уснул раньше, чем его голова утонула в подушке. Он проснулся от щекотки и прикосновения к губам.
— Вот те жвачка, чтоб от нас с тобой не воняло, — сказала Зехра, села на него сверху и надула огромный пузырь. — Щас посмотрим, кто ты и что ты, мой жеребенок.
Спереди и сзади, сверху и снизу, с одного бока и с другого — поверенный сохранял стойкость только благодаря тому, что он видел перед собой. Напряженные груди Зехры, раскрасневшуюся попку, чуть крупнее самого большого генетически модифицированного персика, черные глаза, которые периодически закатывались и становились белыми, либо, наоборот, сходились к носу, слегка дергающийся уголок губ, пальцы, хватающие простыню, как бы желая разорвать ее, полосы света, падающие через полузакрытые ставни и освещающие те или иные части ее тела, делая Крошку больше похожей на зебру, чем на Зехру. Только благодаря визуальным раздражителям Синише удавалось удержать эрекцию, потому что внизу он не ощущал ничего, кроме теплой влажности. Никакого трения, движения — ничего, под каким бы углом он ни входил… Если верить тому, что она почерпнула из Камасутры: про зайца, коня и слона, — если это не очередная выдумка Селима, на которую она купилась, то Крошка… она не просто слониха, а самая настоящая праматерь всех слоних! Если я ничего не ощущаю, то и она, естественно, тоже — ужаснулся Синиша и в ту же секунду почувствовал, как ослабевает его агрегат. Он быстро собрал в голове несколько кадров из вчерашнего фильма, некоторые моменты прошлой ночи и сегодняшнего утра, вперил глаза в попку перед собой, добавил щепотку воспоминаний о Жельке (зайчиха, ну максимум — кобылка, пони!) и перешел на самый жесткий галоп, на который был способен. Зехра, Похотливая Крошка, стала отвечать ему еще активнее и, наконец, застонала…
— Твою мать, пидорас, твою ж мать, ты что, не мог еще минуту продержаться? Не мог, хрен собачий? — зарыдала она от отчаяния в подушку, когда Синиша стал брызгать ей на спину.
— Черт…
— Конь чертов, мне всего минуты не хватило…
Синиша молча лег рядом, погладил ее по затылку и легко поцеловал в разгоряченное плечо. Она опустила руку и, не глядя, взяла что-то с пола, чтобы вытереть спину. Из всего того, что там валялось, она выбрала именно его рубашку. Синиша про себя выругался.
— Извинь, золотко, — сказала она примирительно, перевернувшись на бок и положив ладонь ему на грудь. — Ты сам видел, полторы слонихи… Знаешь, что мне сказал один в Боснии, когда я была еще девчонкой? Как будт, грит, бросил сосиску в автобус.
Синиша прыснул от смеха, скорее из-за жестокости шутки, чем ее сомнительной остроумности. Потом он вдруг почувствовал прилив нежности, просунул руку под Зехрину шею и обнял бедняжку. Она благодарно положила согнутую ногу ему на живот. Он снова засмеялся:
— Вот говнюк бессовестный, как ему такая хрень вообще могла прийти в голову?
— Идиот… А ты молодец, у тя талант. Тебе б подкачаться немног, и можно делать карьеру в порно. Я серьезн говорю. Ты б мог быть инженером.
— Каким инженером?
— Ну, знаешь, как бывайт, «маленький, но техничный»? Так вот, мне все время техники попадаются, пора б уже инженера найти.
Синиша опять засмеялся. Давно, очень давно он не смеялся от души и не расслаблялся до такой степени.
— Зехра… Джулиана, Крошка… Как мне тебя называть?
— Как хошь. Мож сам придумать мне прозвище, что мне подходит, как те кажется?
— М-м-м… Дай мне время хорошенько это обдумать, ладно? Ну, чтобы и тебе, и мне понравилось… А сейчас давай поспим маленько. Я дохлый, как…
— Давай.
— Слушай… А ты пробовала анальный? Ну, есть женщины, которым…
— Этого со мной еще никто не делал, и ты не будешь, — прошипела Зехра. — Еси хошь кого потрахать в задницу — попроси у Селима иль у этого твоего помощника.
— О’кей, давай спать.
— Давай.
Перебрав и сложив воедино все отрывки этой истории, отделив их от сна, в котором его сначала по всему Загребу, а потом по какому-то лесу гоняла старая негритянка, австралийская аборигенка, Синиша протер глаза и осмотрелся в пустой комнате Зехры. Повсюду была — частью аккуратно сложена, частью разбросана — самая разная мужская одежда. Ни одной женской вещицы. Кстати, нигде не было видно и его испачканной утром рубашки. На месте были ботинки, брюки, трусы, носки, майка и джемпер на пуговицах. Все, кроме рубашки. Перед Селимом и Зехрой он без проблем может появиться и с голым торсом, но как ему идти домой? Он порылся среди глаженых мужских рубашек, нашел самую неприметную, оделся и спустился в гостиную.
Еще на лестнице он услышал веселый визг Зехры.
— Восемьсят шесь с половиной! Что те Джулиана говорила? Восемьсят шесь с половиной! — радостно кричала она и записывала что-то на бумаге. — Входи, солнц, — сказала она, заметив поверенного в дверях. — Мы ставим на прыжки, мож с нами.
— Салют инженерам! — поприветствовал его Селим. — Кофеёк бущь?
— Можно. На что вы ставите?
Селим быстро встал и вышел из комнаты.
— На прыжки, с трамплина. Меня рахметли[17] бабушк моя научила. Старушк была в этом мастак, знала, какой буйт
