и я, будем сегодня трахаться? Я эт имею в виду.
Синиша уже привык к прямым вопросам, даже к гораздо более грубым, но этот все же поставил его в тупик.
— А ты что думаешь? — все, что он смог сказать, быстро разбудив в себе уснувшего политика.
— Бокалы! Бока-а-а-алы! — кричал Селим, взбегая по лестнице из кухни. — Щесь, пять, четырь…
Пробка вылетела из бутылки ровно в полночь. Шампанское белым потоком разлилось на тарелки, стол, пол, попало в миску с оливье, на поросенка… Зехра завизжала и первая подставила бокал под пенную струю. Когда полопались все пузырьки, он оказался заполнен не более чем на четверть.
— За новое тысячелетие! — произнес тост Селим.
— За всех нас! — присоединился Синиша, не зная, что придумать.
— За… Блин, за все хорошее и за все, что нужно каждому из нас! — закончила тост Зехра, поднимая бокал и решительно глядя Синише прямо в глаза. Когда он посмотрел на нее тревожным взглядом в ответ, она коротко кивнула ему и выпила шампанское.
— Давай-к, Джули, принеси торт. И тарельки, ты знаешь, гиде они.
— Сорри, но я должен задать тебе вопрос, — тихо сказал Синиша, едва Зехра закрыла за собой дверь. — Как она здесь оказалась? Вы с ней парень и девушка или как?
— Не, скорей деловые партнеры, — ответил Селим, лукаво улыбнувшись.
— Деловые, то есть ты ее этот… кх-хм… скажем так, менеджер?
— Да нет, мы правд партнеры, равноправные. Тольк дела нащи накрылись медным тазом.
— Какие дела?
— Слущ, даж если будещь меня мучить, как немец пленного партизана, я те все равно ничего не расскажу. Не имею права, братищка, правда. От этого моя жизнь зависит, и ее тож. Я те открыто говорю. Мы взялись провернуть кой-че по-крупному с этими ващими итальящками, они сами рисковали, ну а делать взялись мы: я, она и этот ее, как ты сказаль, менежер. Этот гад нас кинуль, сдаль другой стороне. Вот так, а итальянцы спрятали нас через свои связи, нормальные ребята. Только мне прищлось провезти ее контрабандой, потому щто мафия говорит, моль, сюда может только один. Я знаю почему: Джамбатиста планироваль ее оттрахать вместе со своей бандой, а потом прирезать по-тихом, так щто мне прищлось упаковать ее в чемодан вместе с деньгами, ничего больще я не взяль. Да даж если б чемодан биль весь набит деньгами — малыщка все равно дороже.
— А почему тебя решили спрятать именно здесь?
— А куда б ты спряталься от межнародного розыска?
— Интерпол?!
— Ха, если б только Интерполь…
— Дружище…
— Щито? Обосралься, товарищ комиссар?
— Да нет, но… Ну ладно, то есть ты теперь прячешь ее и от островитян, и от мафиози?
— Йес, вот тольк от высщего представителя хорватского правительства я не спряталься… — подытожил Селим, с лица которого не сходила все та же лукавая улыбка.
— Ваши отношения, то бишь твои и Зехры — это…
— Ничего, чист деловые. Не, ну бывайт трахнемся разок-другой, еси припрет, но я ж те говориль, максимум — пять минут. Мой болтик маловат и нетерпелив, а ей нужно больше, во всех смыслах. Ну, и щтоб уж тя не томить… Я рассказаль тебе, какие нащи отнощения, между ней и мной. А знаешь, какие будут между ней и тобой?
— Хех… Чисто деловые?
— Нет, старик. Ой-ё-ё-ой… сначала он думайт, щто я педик, теперь — щто сутенер. Ты будещь моим новогодним подарком для нее, а она мой подарок тебе. Дощло? Ты ж не трахалься уже месяца три, а она, еси не щитать меня и моего вялого, уж больще года. А я обойх вас люблю, и щто мне делать?
— Я тебе ничего не принес. И ей тоже, не считая, кхм, твоего подарка. Это все как-то глупо выглядит.
— Еще успейщь. И ты ж принес эти круглящки, которые тебе весь день мамочка пекла.
Оба засмеялись и тут же затихли, услышав шаги Зехры, поднимавшейся по деревянной лестнице.
* * *
— Тут будем иль пойдем в мою комнату? — спросила Зехра, когда Селим ушел, пожелав им, голубочкам, доброй ночи. Они сидели на диване перед выключенным телевизором.
— Не знаю… Как скажешь. А мы что, должны прямо вот так сразу?
— Ни фигась сразу! Ты тут уже пять часов, четырь часа мы знакомы, что нам еще-т делать, нам с тобой, сразу ему, тож мне романтик!
Зехра быстрым движением скинула теплый свитер и, высоко подбросив, отправила его куда-то себе за спину. Он упал на стол, прямо на большую тарелку с остатками торта, а один рукав лег на безухую, выпотрошенную поросячью голову, как будто хотел, на всякий случай, накрыть и без того зажмуренные, пустые, давно ослепшие глаза.
— Уф, осторожно, джемпер ведь измажешь.
Синиша встал и направился к столу, но Зехра потянула его за руку и посадила обратно на диван.
— Да и фиг с ним.
Если до этого он все еще немного сомневался, то теперь был абсолютно уверен: да, это и есть Крошка из порнушки, точно она. Груди «подладошки» (так данную форму грудей под конец послевыборной пьянки определил председатель одного из славонских филиалов партии: большие в диаметре, но маленькие по объему — помещающиеся аккурат в слегка раскрытую мужскую ладонь) прорисовывались под белой футболкой с застиранной надписью «Pirelli».
— Родинки… — выдохнул Синиша, а Зехра сняла футболку. Обе были на своих местах, обе как с экрана: одна на несколько миллиметров ниже левого соска, а другая — на таком же расстоянии выше правого, обе темные, почти черные, цвета Крошкиных глаз. Подладошки… Зехра не стала мешать Синище проверять правой рукой теорию славонца, потом нетерпеливо и страстно поцеловала его и стала своей миниатюрной ручкой ощупывать его пах.
— Конь! Правда ж? Ты конь.
— К-к? Кх-хм… Кто?
— Ты читал Камасутру?
— Нет… Но, думаю, я мог бы написать, скажем, предисловие к следующему изданию.
— Эт те так только кажется. Индусы, чтоб ты знал, оч хорошо описали размеры. Если я ничего не путаю, идут заяц и зайчиха, конь и кобыла, слон и слониха. Ты, как я виж — конь.
— Спасибо… В смысле спасибо, если это можно считать комплиментом.
— Фигня. Любой дурак мож быть конем. Но опять ж, бывают кони и кони… Смотри, солнышко, как мы поступим. Щас мы немного друг друга понежим, потрогаем, погладим, полижем и все такое. Ты мног выпил, мног съел, давно не трахался. Ты кончишь за минуту. Потом мы пойдем наверх, в мою комнату, отдохнем, выспимся, а утром поглядим, как ты танцуешь вальс перед Венским концертом[16]. Идет?
Синиша все это время легко, миллиметровыми движениями приоткрытой
