детей.
— Ты, Алеша! — воскликнула она и соскочила с лошади. Она повела коня, опустив повод подлинней, и зашагала, взяв Алексея под руку.
Они весело разговорились, радуясь встрече. Казалось, оба уже успокоились и теперь говорили друг с другом, словно знакомились заново и начиная дружить.
— Что ты слыхал в Европе про прививки от болезней? — спросила Вера.
— Прививки оспы… Я не помню, кем она изобретена…
— Она изобретена англичанином, еще в прошлом веке. Теперь исследования ведутся во всех странах, также и у нас. Ищут и обязательно найдут прививки от всех других болезней. Со временем прививки будут делаться не только людям, но и животным. Ты знаешь, великого князя Михаила-младшего покусала на маневрах бешеная собака, и ему прижигали укусы каленым железом. — Вера оглянулась и посмотрела на влажные ноздри кобылы. — При сапе лошади чихают и кашляют, а потом…
«Ты водила свою лошадь к ветеринару?» — хотел спросить Алексей.
— А на Камчатке нет волков, — сказал он. — И нет бешенства на собаках. Знаешь, и нет воробьев, — засмеялся Алексей, — а трава в три раза выше людского роста.
— Ты был и на Камчатке?
— Нет, там не был. Ты думаешь: «В Камчатке был, вернулся алеутом…»
Она перепела разговор, видимо подбирая тему, которая его заинтересовала бы: что огромные массы кочевников живут внутри нашего государства, они рассредоточены на просторах Азии, владеют бесчисленными стадами скота, который временами погибает от повальных болезней. Tогда обезлюдевают великие степи, проходят годы, прежде чем сотрутся последствия падежа и восстановятся средства к жизни людей. Но пока у врачей и ученых в этой отрасли науки лучшее средство от повального падежа — забой и сожжение или закапывании туш больных животных. И тут приходится уничтожать тысячи голов скота при подозрении на заболевания. Орды киргиз и сартов, лишившиеся своих стад, гибнут от голода. Только прививки, которые будут делаться животным, могут возродить вымирающие народы кочевников. Это потомки великих моголов, былых мучителей России, о которых Пушкин пишет, что они устраивали пиры на досках, постеленных на живых русских пленников. А мы спасем их от гибели. Разве, Алеша, это не христианская и не благородная цель? Когда в мире все более ярятся по закону «око за око — зуб за зуб».
— Я бы мог тебе что-то рассказать, если бы ты спросила меня про акул или летающих рыб, но я и про них толком ничего не знаю, есть ли у них в море повальные болезни.
— Им, кажется, грозит лишь людская, алчность.
— Китов бьют беспощадно. Их много лишь у полюсов и близ наших берегов. Кажется, в соленой воде болезней животных меньше, чем в азиатских степях и хребтах, где и людская чума гнездилась задолго до того, как эта болезнь стала опустошать города Европы и наш Петербург. Я помню чуму в столице, я был еще мальчиком. А про сибирскую язву у лошадей ничего сказать не могу, найди себе хорошего коновала. Теперь нет области в жизни природы и человека, куда не проникали бы умы исследователей.
Он подумал, что в девятнадцать лет трогательна ее самостоятельность с оттенком властности. Но потом, если это разовьется, может ли стать неприятным?
Начиналась самая жаркая пора лета. После ливней речка набухла между берегов с нависшим дерном. Если ступаешь в воду с обрыва, нога сразу уходит в ил, тину. Вокруг ивы какой-то кустарник разросся тесно, трава высокая. Можно бултыхнуться в реку не заходя.
Алексей сидел на берегу и вспоминал разговоры, что России нужно развитие, а жить дальше так невозможно. Какая чушь! Разве здесь жить нельзя? Лучшего места, казалось, нет на свете и быть не может. Тургенев ему не во всем нравился.
После Сибири и экспедиционных плаваний, в которых из него душу вытряхивали и где все помогали друг другу, и энергия в людях била ключом, развиваясь до совершенства, и все старались в самых тяжелых условиях, были умелы и старательны, он не мог брать на веру сочинения Тургенева. А ведь он — кумир и властитель дум. Как мил у него русский пейзаж, как прекрасна жизнь людей при начале описаний, милы герои, их усадьбы, избы и как особенно хорошо описаны женщины. Как много хорошего в их природе. А потом, к концу романа, все пойдет кувырком, все оказывается напрасным и все обречены. Так откуда же в них поначалу было столько прелести? Разве они рождены не теми же тургеневскими героинями? Кто же их воспитал, развил прекрасные задатки, если во всей России нет порядочных людей, нет никого, кроме тех, кто портит всех и совершает преступления. Верны его характеры, но сам он в той же борьбе, что и Герцен, а потакает дурным ленивым привычкам дворянства и видит в людях дрянь. Поначалу честный герой оказывается негодяем, в каждом мужском персонаже обнаруживается подлец, а если же остается честным — то умирает. Даже смелый мальчик в «Бежином луге»… Все честное обречено. Круши! Ты борец, тебе все дозволено. А героиня погублена или осквернена. Алексей, глядя на людей вокруг, не смеет сделать таких обобщений. Вкусы общества и жизнь страны, как понимал Алексей, — не сходятся. Чем они тут заняты, никак не разберутся. Реакционеры и революционеры не поделят крестьянство. Легко описывать смерти и нужду. Алексей видел смерти от холеры и сам чуть было не оказался на дне морском, видел виселицы, расстрелы, как головы рубят в Кантоне, а очередь обреченных ждет. В любой стране, где бывал, видел бедность.
…После работ многие крестьяне шли с полей и из деревни на реку. Мужик Фома разделся, забрел, стал плавать и подолгу заныривал.
— Вы, Фома, на море жили? — спросил Алексей.
— Мы-то? Не-ет… А кто на море живет, то воды боится. На речке лучше плавать.
Можно ли человеку никуда не ездить и не спешить, жить у реки, среди берез, найти себе дело. Вот в такие дни хочется остаться здесь навсегда и чтобы время остановилось. Не верилось, что тут все так подточено и бессмысленно, как изображают в романах.
Начался второй сенокос. Травы в этом году хороши. Алексей шел с наемными косарями из соседней деревни государственных крестьян. На неоседланной лошади прискакала босая Вера, после купанья на заре. Свесила обе ноги на сторону и пошевелила ступнями, выгибая во взъеме, словно трогала пальцами ледяную воду. По лугу, на тихо плетущейся породистой кобыле, приближалась Наташа.
— Ну, волжский ухарь, камский зверь… — сказала она, соскочила с лошади и с размаха, здорово тряхнула его за шею. Постояла, посмотрела, залезла на свою лошадь и так же медленно отправилась дальше.
На небе начинался
