на нём и пялится в доску.
— Он таким образом приводит мысли и чувства в порядок, — пояснил я. — У каждого маньяка есть свой жертвенный алтарь, помнишь, Терада-сан рассказывал? Так вот этот, — его. Именно этот квадрат, от дивана до стенда, не логово и не берлога, а храм. Место упокоения души.
— А тебя такой есть? — заинтересовалась она. — Ты же тоже считаешь себя убийцей.
— Нет. Я медитирую, мне этого хватает. А воспоминания мне на бумаге не нужны.
— Вот не думала, что увижу такое. Мне обитель маньяка представлялась совсем другой!
— Наверное, ты думала, что тут все заклеено газетами, на полу кровь, а в центре ванна? — усмехнулся я.
— Ну, что-то вроде. А ещё туши на цепях, или тела убитых. А ещё странные цифры на стенах, и спит он на такой старой железной кровати, прямо на грязном желтом матрасе.
— Круто, мне нравится. Пожалуй, сделаю дома перестановку.
— Как думаешь, — Миса осторожно отступила от дивана и огляделась. — Он тут убивал своих жертв?
— Нет, только в крайнем случае. Кто будет гадить в столовой, понимаешь?
— Только если он не каннибал.
— Логично.
Я бы, кстати, может быть, и попробовал. Раньше были такие мыслишки, некоторые жертвы казались… вкусными что ли. Вот Миса-чан, например. Мне она представляется сладким леденцом, который хочется погрызть.
Но мы это уже проходили. Отвращение к грязи и микроорганизмам не позволит мне вкусить человеческой плоти. Их кровь мне кажется отравленной, будто болотная жижа. Слишком уж я брезгливый.
— А это что? — Миса зашла за стол, где часть комнаты тонула в полумраке.
Поискала выключатель, но его здесь не было. Этот темный уголок Аоки освещать не стал. Вдоль стены здесь все было накрыто изношенными занавесками и рулонами ткани. Я сдернул первую попавшуюся вуаль, за ней обнаружилась большая картина в медной рамке. Пейзаж. Синее море, туманная береговая линия и остров на горизонте, на котором стоял белый маяк. Красиво.
Я провел пальцем, — настоящая, написанная краской вручную.
Мы включили фонари и принялись стаскивать тряпье. Картины, картины, ещё картины.
Смеющаяся девушка держит на руках кота, её легкое платье колышется на ветру. Одинокий мужчина стоит под зонтом на остановке и выглядывает куда-то вдаль на пустынную дорогу. Грациозный олень пьет из ручья в сосновом лесу, брызги воды орошают камни под его ногами.
— Ксо… — Устало выдохнул я. — Что это все значит? Неужели он сам их все нарисовал?
— Тогда зачем было прятать? Продал бы или повесил дома. Картины ведь… красивые. И правда красивые! — удивленно воскликнула Миса. И никаких убийств, смертей на них нет. Просто природа, счастливые люди, архитектура. И посмотри, сколько света! Каждая из них пытается передать как можно больше солнца, а теней почти нет, они прозрачные, будто прячутся куда-то. Невероятно…
— Хороший вопрос, — задумался я. — Причина может быть только одна, — он не хочет, чтобы кто-то узнал о его художественных талантах. Его альтер эго не рисует картины и не увлекается искусством. Поэтому они здесь.
— Странно. Разве детективу запрещено вешать дома картины? Да и кому вообще это может не понравиться⁈
— Не знаю… Но другой причины просто не найти. Постой, а это что?
Я прошел в угол комнаты, осветив тщательно вычищенный от пыли участок. Картина в углу стояла на треноге и накрыта была шелковым платком, как у фокусников. Её он, похоже, ценил больше остальных. Кругом под ней он выставил свечи, что давно потухли. Стула, чтобы сидеть и любоваться своим творением, не было. По всей видимости, он сидел прямо на полу.
Ещё один алтарь? Как странно. И кому же он посвящен?
Я сорвал платок и взглянул на портрет. Сердце застучало в ушах, голову будто сжало тисками. Я отступил пару шагов, не в силах произнести ни звука и не отрывая глаз с картины.
Миса посветила на полотно фонарем, непонимающе взглянула на меня.
— Ика-чан, в чем дело⁈ Кто этот человек?
— Это… — я сглотнул вязкую слюну и выдохнул. — Это я.
В ореоле света было запечатлено лицо. Светлые волосы, будто у ангела, развевались и ниспадали на лоб. Тонкие брови сошлись на переносице, но не зло, а скорее просто выражая серьезность. Ярко-синие глаза блестели, будто даль атлантического океана. Губы плотно сжаты, уголки немного опущены, то ли в печали, то ли в недовольстве.
Художник старался изобразить меня как можно мягче, — только плавные, размытые линии, идеальные полутона, теплый и спокойный цвет. Картина больше напоминала молитвенную фреску, чем портрет, но образ угадывался четко. Он даже татуировку на шее отобразил…
Мой прежний образ недовольно смотрел на меня через призму краски.
— Ты? Твой… аватар? В смысле, тот, кем ты себя представлял в прошлой жизни? — заволновалась Асами.
— Да. Именно таким я себя и представлял.
Она вгляделась в портрет, потом поежилась.
— Тикусе… Когда мы… эм… занимались этим, — выдавила она. — Мне на секунду показалось, что твои глаза они… будто засветились. Я подумала, что это просто свет так упал или отражение от чего-то, не знаю. Они были очень похожи на то, что я вижу сейчас. Цвет, он такой… непередаваемо яркий.
— Тебе наверняка просто показалось, — взял я себя в руки.
Зачем? Зачем ему мой портрет? Да и как он умудрился так похоже нарисовать меня, через столько-то лет… Кто он такой… Кто он на самом деле⁈
— Икари… — Миса взволнованно показала на мое лицо. — У тебя кровь.
Я дотронулся до губы, пальцы были красными. Кровь бежала из носа. Да что со мной происходит?
Я сделал пару шагов, почувствовал, как ноги слабеют. Хотел опереться о край стола, но не дотянулся и рухнул на пол. На секунду все погрузилось в темноту.
Потом темнота вспыхнула и я узрел ночное небо в звездах. На небе том было две луны, что будто глаза следили за мной. Один глаз был белым, словно пустое бельмо, изъеденное кратерами. Второй алым, как кровавая индейская луна из древних поверий. Я услышал музыку, бой барабанов и крики людей. Вой волков и скрежет колес.
Небесные круги увеличились, будто космический кот, скрытый за покрывалом ночи, решил присмотреться к своей жертве. Его красный глаз сверкнул, бледный загорелся голубым сиянием. Все погибнет в их свете, и звезды, коих я не вижу, и стылая земля, пустившая в недра крупицы жизни.
