жителей я не вызвал ничего, кроме вполне закономерного праздного любопытства. Там же, в гостинице, я справился, как найти мисс Люси, которая несколько лет назад потеряла дочь. Якобы у меня для нее письмо.
Я ждал пристрастных расспросов, быть может, сопровождаемых жуткими сплетнями, но так и не дождался. Хозяйка спокойно объяснила мне, что мисс Люси давно почила, но ее мать по-прежнему проживает по старому адресу и тут же написала его мне на бумажке.
Вечером я в своем великолепном пальто стоял у запущенного, мрачного, но, без сомнения, некогда блестящего поместья.
Ирландка-горничная проводила меня через голый, мокрый сад в гостиную и, забрав мои шляпу и пальто, исчезла. Вскоре появилась старуха. Она почти не изменилась, только стала выглядеть еще суше и злобнее.
Без лишних прелиминарий я тут же заявил ей, что ее любимая внучка Сильвия шлет ей пламенный привет и зовет в гости. Старуха, не говоря худого слова, тут же попыталась выставить меня за дверь, но быстро сдалась, когда я в красках описал все то, что видел в тот памятный день.
- Значит, отродье-таки выжило? - холодно и обреченно спросила она и, помолчав минуту, позвонила в колокольчик. Вскоре на столе перед нами появились вино и печенье, - Ну, и сколько вы хотите за ваше… молчание?
Я хотел только подробный рассказ, не более.
…
- Люси всегда была дурой, - так начинался ее рассказ, - и фантазеркой. Если бы Господь вложил в ее голову хоть крупицу смекалки, она бы без труда выскочила замуж. Конечно, не красавица, но… знали бы вы, например, Агнес – ее подружку по пансионату! Поперек себя шире, с настоящими усами, но ведь умудрилась же охомутать сталепромышленника и укатить с ним не то в Бразилию, не то в Аргентину… Эта же все ждала любви. Такой, чтоб сама пришла к ней, зацепила и унесла. И прождала так до тридцати годов. А как чухнула, что времечко то утекло сквозь пальцы, так давай метаться. Ребеночка ей захотелось, прости Господи…
Но тут уже и престарелые вдовцы нос начали воротить. Даже на такой товар находились невесты помоложе и побойчее. Замкнулась моя королевна в себе и целыми днями бродила, как неприкаянная, потом стала в лес уходить на весь день. Я надеялась, что перебесится, смирится и начнет вести себя, как подобает неприглядному статусу, но так и не дождалась. А однажды Люси из леса не вернулась.
Я, конечно, лампу в руки и побежала ее искать, но много ли я в одиночку да по ночи… а просить кого-то помочь - неудобно было. И так над ней в деревне потешались. Вернулась и решила продолжить поиски по утру. Да не понадобилось, так как на утро обнаружила дочь в ее постели. Несколько дней она отказывалась выходить, ссылаясь на недомогание. Якобы она заблудилась и полночи плутала по ночному лесу – простудилась. Вскоре она оправилась, и мы зажили, как обычно. Только в лес ее больше не тянуло, а настроение необъяснимо поднялось. Она даже сама предложила помощь в наш церковный комитет и трудилась там наравне с другими женщинами.
Словом, все вроде вышло, как я и молилась – перебесилась моя дочь и спустилась на землю. Но месяца через четыре стала я за ней замечать, что раздобрела, перестала носить корсет, кой-какие еще подозрительности, о которых негоже упоминать в обществе мужчины. Я уж понимала, чем тут пахнет, и глаз с нее не спускала ни на миг. Она и раскололась.
Я чуть с ума не сошла от такого позора! И ведь молчала, гадина, пока ничем уж будет не поправить! Стала я ее пытать, она и рассказала, что тем вечером в лесу на нее мужик какой-то напал, ну и… Потому она и поздно вернулась, что долго в себя прийти не могла. А рассказать – боялась, да и стыдилась. Да и не ожидала, говорит, что вот так получится… с последствием.
Конечно, я ей поверила. Все вроде сходилось, да и зачем ей врать родной матери? Побегала я, конечно, по местным умелицам, поспрашивала… но уж ничем не помочь. Поздно!
Стиснула я зубы и стала ждать приплод, а ей строго-настрого запретила из дома высовываться. Сама же решила, как только ребенок появится, сразу… ну, в общем, не важно. Но ведь эта идиотка, пусть с миром покоится, стала в сад вылезать, чтобы «воздухом дышать»! Будто воздух в доме чем-то отличается! Ну, и, само собой, заметили ее и пузо ее проклятое. Опять слухи-сплетни потекли, насмешки и косые взгляды. И от ублюдка этого теперь не избавиться, раз народ прознал.
В положенный срок родилась девчушка, и до того прелестная, что даже мое сердце дрогнуло, когда на руки взяла обмыть да пуповину обрезать. Никакой синюшности или сморщенности – чисто ангелочек. А на головушке будто золотой пух. Ох, уж я подивилась про себя. Ребенок то совсем на нас не похож был. Мы все черноволосые, кареглазые, а дитя то… Словно Ангел Божий на нее тогда в лесу позарился, прости Господи.
Старуха запнулась и зашептала молитву, быстро перебирая четки, перекинутые через запястье.
- Назвали мы девочку Сильвией в честь моей матери, и стали жить новой семьей. Осуждение и перетолки по деревне, конечно, гуляли, но гораздо меньше, чем я опасалась. Посудачили и забыли, у всех своих проблем хватало.
Прожили мы так три или четыре месяца, и вдруг Люси опять что-то втемяшилось. Утром однажды горничная забегает ко мне в спальню и шепчет, что ни мисс Люси, ни малышки в доме нет – все обыскала! Никуда я не побежала на этот раз. Села у окна, что на улицу смотрит и стала ждать. Всякое мне тогда в голову лезло. О том, что дочь отправилась в гости к подругам – и мысли такой не было. В церковь она (да и я вслед за ней) перестала ходить еще после того ночного гуляния. Единственное, что приходило мне на ум – что никакой проходимец на нее не нападал, а получилось все по взаимному согласию. Что ходила она в лес, да набрела там на какого-нибудь беглого каторжника, который старой деве последний разум отбил. И все больше склонялась к тому, что, не успев толком оправиться от родов, она ему и понесла показывать сокровище.
К вечеру она заявилась, как ни в чем не бывало. Сказала, что гуляла. Я не стала наседать на нее,
