А другие должны были потом приводить к ней детей до достижения определенного возраста. И, как я понял, сопоставив все виденное и слышанное – именно эти дети должны были закрывать ручонками глаза и стоять спиной на усыпанной щебнем дорожке. И, возможно, получить полешком по голове…
Конечно, я попытался спросить о том, что видел. Но Аника заявила, что это была галлюцинация, вызванная кровопотерей, и то, что я лежу на за этой самой дверью в ее постели – прямое тому доказательство. Звучало это неубедительно, но она и не стремилась в чем-то меня убеждать или разубеждать. Ей было плевать на мои подозрения и домыслы. Все, что я видел – это крайнее раздражение и неприкрытое желание моего скорейшего ухода.
Поэтому, как только ко мне стали возвращаться силы, я решил уйти. Аника, наблюдая за моими неуклюжими сборами, выдохнула с облегчением и даже из вежливости не попыталась меня остановить. То, что я принимал если не за любовь, то за привязанность с ее стороны, угасло. Хотя кого я обманываю! Она лишь изображала эти чувства, пока я был ей нужен… Впрочем, могу сказать, что и я с удивлением обнаружил, что не испытываю страданий от окончания наших странных отношений. Освобождение и легкий стыд – вот и все, что я чувствовал.
Во время нашего последнего ужина, я украдкой наблюдал за ней и удивлялся, почему так мучился от тоски по ней на протяжении почти трех лет. Нет, она по-прежнему была самой красивой женщиной в моей жизни. Но… красота ее, как мне теперь виделось, была лишена индивидуальности, словно у мраморной статуи. Огромные глаза, изящный нос, пухлые губы и брови вразлет, ямочка на подбородке, чудесные золотые кудри и потрясающе женственная фигура… Оно все это больше не будило во мне той чудовищной похоти, казалось стереотипным и кукольным… неживым. Сейчас я уверен, что это потому, что она сама отпустила меня. Я ей был больше не нужен и даже мешал, нес угрозу.
- Передай соль, - попросила она.
Я пододвинул ей солонку, стараясь не коснуться ее руки.
- Аника… женщины – беременные – пропадают… По всем окрестным селениям…
- Я слышала, - Она подняла на меня серые, лучистые глаза.
- Это как-то связано с… тобой?
- Конечно, ведь это благодаря мне большинство местных женщин беременеют.
- Я имею в виду…
- Ты лучше спроси мужей, где их жены, - перебила она меня, - Они приходят и рассказывают про своих козлоногих благоверных. В большинстве случаев, именно муж виноват в том, что женщина не может понести, ибо тот стручок, что болтается у него между ног, годен разве что справить малую нужду. И козлоногий знает об этом, но, чтобы сохранить лицо перед своими трактирными дружками, обвиняет в бесплодности жену. Женщина идет ко мне за помощью, и я помогаю. А потом благоверный встаёт на дыбы и обвиняет её в неверности. Так, может, сначала стоит поискать бедняжек прикопанными на задних дворах их собственных домов?
Я вспомнил того доходягу в Керси в последний вечер. Как тот утверждал, что его женщина не могла понести от него… Что если он перед этим, действительно, тюкнул ее топориком, закопал, а потом пошел лить слезы в кабак?
Я опустил глаза в тарелку.
- Я трачу собственную кровь, чтобы помогать им, - произнесла Аника жестко, - Это больно и тяжело, но я делаю это, ибо это мое предназначение!
- Я знаю, - ответил я тихо, - Прости. Я просто получил пару уколов под ребра, выполняя твое предназначение и теперь пытаюсь понять, как это могло случиться…
- Ты мне помогал, - Аника вдруг изменилась, на несколько томительных мгновений превратившись из мраморной статуи обратно в ту сияющую, прекрасную и желанную женщину, ради которой я готов бы умереть, - И я благодарна тебе за твою помощь. Но больше я не собираюсь тебя ставить под удар, милый. Иди и живи, наконец, своей собственной жизнью.
Ее слова были, как бальзам, как… благословение. Я едва удержался от того, чтобы не встать немедленно перед ней на колени, но она потянулась за блюдом со свежим редисом, и я снова видел лишь статую. Да и слова ее уже не казались мне благословением. Ее бесстрастный, мраморный профиль словно говорил: «Ты мне помог, но в конце концов промахнулся и больше уже не сможешь помочь. А потому вали на все четыре стороны».
Утром она проводила меня. Как всегда, сунула денег. И я взял их. У меня еще было достаточно на несколько месяцев безбедной жизни, но я решил, что лишними не будут. Тем более, что я видел, что деньги ей ни к чему. Казалось, она вообще слабо понимает их смысл, когда все, что необходимо, растет прямо в ее бесовском доме.
Я все ждал, что она спросит, куда я направляюсь, и даже заранее приготовил ответ. Де, в Ливерпуль и там, через Атлантику… Но она не спросила. Думаю, ей было все равно.
Я прошагал до основания дорожки и оглянулся. Дверь уже была закрыта. Некоторое время я разглядывал ее байшин. Впервые он показался мне лишь картонной декорацией для спектакля – какой-то плоский и словно наспех нарисованный.
…
Узник надолго замолчал, а отец Коллум покрутил колесико лампы. Пламя разгорелось сильнее, и он снова мог различить кудлатую, массивную фигуру уныло восседавшую за покрытой ржавчиной решеткой. Он глянул наверх. Свет почти ушел из окон-бойниц, превратив их в темно-серые прямоугольники.
- Конечно, ни в какие америки ты не собирался…, - произнес он, желая поторопить заключенного.
Тот покачал головой.
- Куда же ты отправился? В Байберри?
…
-… О нет! Я отправился к истокам… Около месяца у меня ушло на то, чтобы добраться до могил старухи и девочки, что я рыл когда-то своими руками. Холмики провалились, заросли сорняками и прикрылись ранним в этом году снегом. Я наломал смолистых сосновых ветвей и возложил их на могилы вместо цветов. А потом пошел в деревню.
Денег у меня было в избытке, поэтому я хорошо потратился, чтобы привести себя в подобающий вид – купил новый костюм и пальто с меховым воротником, а также отличный суконный цилиндр и трость с набалдашником. И поселился в лучшем номере местной гостиницы. Мне казалось, это отведет от меня большинство подозрительных взглядов. Но это оказалось излишним. У
